Жизнь, придуманная ею самой - Гала Дали

Жизнь не могла быть столь несправедливой, Бог милостив, он всегда защитит влюбленных. Я твердо верила, что моя любовь поможет Полю избежать участи стать жертвой этой страшной бойни.

– Тебе не дадут разрешения на выезд, для этого требуется масса документов и повод, наконец. Во время войны никто не путешествует по миру просто так, чтобы развеяться. Тем более прямого сообщения с Парижем уже давно нет, а между нами территории вражеских стран.

Я и без маминого экскурса в географию помнила об этом, но оставаться в Москве, когда Поль так далеко, была просто не в состоянии.

Чтобы получить разрешение ехать во Францию, нужен повод? А любовь разве не повод? Нет, она больше, она причина. Правда, эту причину не признавали уважительной не только у меня дома, чиновникам тоже было непонятно стремление молодой особы отправиться во Францию к возлюбленному в такое время.

Для этого нужно приглашение семьи Грендель, которого у меня, конечно, не было.

Я написала Полю. Сознаваться в необходимости приглашения не стала, это выглядело бы унизительно, посчитала, что сначала нужно убедить его родителей, что те хотят меня видеть.

Поль от моей идеи приехать был в восторге, мадам Грендель вовсе нет, а уж мсье категорически против. Снова зазвучали те же слова: идет война, не время думать о чьей-то любви и чьих-то визитах.

Клеман Грендель был более прагматичен и прозаичен: где русская мадемуазель будет жить, кто будет ее содержать? О возможном проживании у них в доме и особенно о нашей женитьбе он категорически запретил даже думать.

Поль в ответном письме, конечно, смягчил отказ отца, но я все поняла.

Это означало, что приглашения от Гренделей не будет, мадам в таком серьезном вопросе, как официальные бумаги, против мужа не пойдет. Дальше все просто: нет приглашения – нет разрешения. Чиновники тоже не станут рисковать своей службой ради какой-то влюбленной особы, которую в Париже не очень-то хотят видеть.

Круг замкнулся. У меня было ощущение, что это не просто круг, а пылающее кольцо вроде того, через которое в цирке заставляют прыгать хищников. Чтобы попасть к Полю, я должна совершить нечто похожее на прыжок сквозь пламя без всякой надежды, что по ту сторону меня не встретит огненный океан.

Выход совершенно неожиданно нашел отчим, выслушав очередное упрямое заявление о том, что я все равно поеду, он устало вздохнул:

– Хорошо, будем считать, что ты едешь поступать в Сорбонну, а до начала учебы годик поучишь французский. Так всем и скажем.

Реакция родственников и знакомых была единодушно недоуменной:

– Боже мой! В такое время?!

Я только пожимала плечами:

– Но если я буду ждать окончания войны, то рискую успеть состариться.

– А в Москве или Петербурге учиться нельзя?

– Я буду изучать старую французскую литературу, едва ли в Москве или Петербурге есть настоящие профессионалы по этой специальности.

Такого не поняли совсем.

– Зачем тебе старая французская литература?!

– Буду переводчицей.

Одна из вредных семейных старух отчетливо прошипела в сторону:

– Путаной ты будешь, а не переводчицей.

Только опасение сорвать поездку удержало меня от попытки выцарапать ее глаза, руки чесались еще несколько минут.

Чтобы не подвергаться подобным нападкам, я просто перестала выходить к гостям, запираясь в своей комнате. Это добавило вздохов и ахов, мол, девушка и без того слаба здоровьем, а ее еще и отправляют учиться так далеко и в такое время.

Но мне упрямства не занимать.

Заверения Дмитрия Ильича, что падчерица никак не может обойтись без курса старинной французской литературы именно сейчас, а потому он дает согласие и деньги на учебу в Сорбонне, может, и не убедили чиновника, но дали ему повод разрешить мой выезд за границу без сопровождения.

Он был рад избавиться от настырной просительницы, как, впрочем, и остальные. Даже домашним надоела моя упрямая настойчивость и намерение идти в Париж пешком и через границу ползком, если не получится иначе.

Наконец, к осени разрешение было получено, можно покупать билет.

Неожиданно со мной засобиралась Жюстина – наша горничная. Она решила во что бы то ни стало добраться до дома. Похвальное рвение, вместе будет легче.

После покупки билета мама позвала меня в кабинет Дмитрия Ильича и, плотно прикрыв дверь, указала на большое кресло. Я не любила это кресло, в нем тонешь и чувствуешь себя ничтожной. Конечно, мама усадила меня туда нарочно для демонстрации важности предстоящей беседы.

Она ошиблась, меня уже ничем не сбить, даже если бы речь снова зашла об их несогласии с моим отъездом, я скорее вышла бы из кабинета и следом из дома, в чем была, чем согласилась отказаться от своей затеи.

Мама взволнованно заходила по кабинету, щелкая костяшками пальцев (терпеть не могла эту ее привычку!). Я молча наблюдала.

Наконец, она решилась, но отговаривать меня от поездки не стала, лишь коротко повторила о трудностях путешествия и пребывания девушки в чужой стране.

– Ты понимаешь, что мы не можем сопровождать тебя. У Дмитрия Ильича дела, а я…

К чему объяснять, если билет куплен только для меня? Но слушать запоздалые оправдания не хотелось, и я поспешно согласилась:

– Мне не нужно сопровождение, мама.

Она протянула пачку денег:

– Вот, возьми. Это тебе на дорогу и несколько месяцев проживания в Париже. Думаю, на полгода, если учитывать необходимость снимать жилье и обновление гардероба, не хватит, но месяца четыре при известной экономии прожить сможешь. Потом постараемся выслать еще.

Я приняла деньги, пробормотав простое «спасибо». Это выглядело не слишком вежливо, но одного взгляда на купюры было достаточно, чтобы понять, что суммы не хватит и на пару месяцев проживания в Париже даже без съема жилья.

Не дождавшись бурного проявления благодарности, мама вздохнула, мол, чего и следовало ожидать, мы для нее все, а она…

Кто определил размер выделенной суммы? Они безвылазно жили в Москве, не представляя цены за границей, но я-то знала, что денег хватит только на карманные расходы, чтобы добраться до Парижа, тем более война и все подорожало. Моя непрактичная мама об этом просто не думала, но отчим?

Однако просить добавки я не стала. Еще раз поблагодарила, ожидая, что на том беседа и закончится, но ошиблась. За несколько купюр весьма скромного достоинства мама считала себя вправе прочитать целую лекцию на свою излюбленную тему: благоразумие, благовоспитанность и скромность. Пришлось выслушать.

Я сидела, серьезно кивала и думала о своем. Нет, не о деньгах, о них лучше вообще не думать, но о том, что не буду даже вспоминать этот дом, кабинет и маму, рассуждающую о благоразумии за спиной надежного супруга. Она не знала о жизни ничего! Вообще ничего. И советы могла давать только теоретические, почерпнутые из книг, написанных в прошлом веке, и размышлений о добре и зле из собственных же произведений для детей, в которых мудрые вороны наставляли неразумных птичек.