Нетландия. Куда уходит детство - Тимоте де Фомбель

До десяти лет знакомых мертвецов у меня больше и не было. Вот еще одна причина, по которой первые годы остались в моей памяти светлой поляной, не омраченной тенями. Один-единственный раз я вместе с братьями ждал в машине, пока родители ходили почтить память одного умершего старика. Это был дядя Альбер, чемпион по старости: ему было семь лет, когда умер Виктор Гюго, а сам он умер сто лет спустя и был при этом как две капли воды похож на великого писателя перед смертью. Мы сидели в машине. Отец оставил «дворники» включенными. Альбер, по-видимому, лежал наверху, на синем кабинетном диванчике, в глубине коридора. Я очень жалею, что не поднялся тогда и не взглянул на его закрытые глаза.

На тот момент это было мое самое близкое знакомство со смертью. И вдруг началось: смерть посыпалась со всех сторон, как ветки и листья в ветреный день на лесной дороге.

В то время, когда произошли мои первые смерти, я как раз открывал для себя великий кавардак любви и начинал осознавать свое тело. И то и другое сразу – это был перебор. Рушились мои надежды на мирное существование, пробилась брешь в решетке ограждения. Узнав любовь и смерть, я в то же время узнал законы мироздания – всего, что окружало меня с самых первых дней. До поры до времени их от меня таили, но теперь, открыв их для себя, я не был разочарован: все это я предчувствовал уже давно и теперь сдавал оружие и капитулировал.

Я никогда не пытался удержать детство или сам в нем задержаться. Просто я хотел, чтобы ребенок внутри меня рос, развивался и оставался живым. Потому что, какими бы обещаниями ни кормил меня этот новый мир, край взрослых, в моей жизни было нечто такое, от чего я не собирался отступаться: желание творить и изобретать. Я дал себе этот обет. Я никогда не предам фантазию. Никогда не выпущу из рук нить клубка. Мое детство продолжится – я найду для этого новые способы и не расстанусь с мечтой растить ребенка в себе вечно.

Благодаря той самой нити, которая с тех пор разматывалась за моей спиной, теперь я лезу вверх через леса и травы, взбираюсь на холмы, туда, где был ребенком.

На ночных привалах мне часто снятся двое детей, карабкающиеся вверх по скале, с которой вниз обрушивается вода. Они то появляются, то снова исчезают под потоком, не оставляя попыток одолеть бесшумный водопад. Порой мне кажется, что на них нарядная одежда, а иногда они мелькают среди потоков, одетые в желтые дождевики, и их яркие фигурки похожи на мерцающие огоньки. Но в некоторых снах они являются мне совсем голыми, и вода все так же хлещет сверху и обращает в пену у их ног потерянный карнавальный костюм из бумаги и подвенечное платье. Когда же наконец они взбираются наверх, я вижу их лишь со спины. Они стоят и смотрят на край, который ждет их впереди. И тут я просыпаюсь – всегда за секунду до того, как они навсегда исчезнут в этой устроившейся высоко над миром стране под названием Neverland.

Говорят, есть рыбы, которые умеют подниматься на сто метров по вертикальному потоку водопада. Смогу ли и я так, когда понадобится?

Местность вокруг становилась знакомой. Притоптанная трава у зарослей ежевики, доски и обрывки бечевки, забытые среди деревьев, шум ручейка, похожий на мурлыканье кота.

Идти оставалось недолго. Я чувствовал, что приближаюсь.

Иногда я оглядывался, услышав за спиной чей-то шепот. Я обходил стороной черные аллеи деревьев, похожие на туннели, в конце которых светился круглый выход. Крошечная змейка бросалась в воду. Из леса выступала вдруг чья-то тень. Опускалась ночь.

Я знал эту опасную страну. Конечно, детство опасно, а как же иначе, ведь на протяжении многих тысяч лет большинство детей оттуда не возвращались и пропадали где-то там, не доживая даже до двенадцати лет.

Но вопреки страху я двигался вперед. Дорога была верная. Я высек ее накануне вечером у себя в тетради, пока еще было светло. Отец научил меня никогда не расчерчивать страницы по линейке. Я рисовал карту на ходу, день за днем, от руки: склонялся над бумагой, и на ней появлялись новые линии; когда-то, давным-давно, забравшись с головой под одеяло, я так же водил фонариком по линиям ладони и всякий раз терял дорогу.

Сон был бы сейчас некстати. Темнота мне больше не мешала: я шагал до самого утра рядом с конем и даже не держал его. Мы шли щекой к щеке, я упирался ключицей в лошадиную шею, и чувствовал, и слушал этот мир, и двигался вперед доверчиво, будто слепой. Я позволял коню вести меня через темноту. Я узнавал шум водопада за нашим домом, запах рождения щенков под столом в кухне, апрельский аромат сада во внутреннем дворе, предсмертное хлюпанье креветок в сковородке, дыхание матери над ухом, когда она стрижет мне волосы, хлопанье голубиных крыльев, а под ногами – вспаханные поля, в которых мы добывали червей для ловли угря.

И вот когда эта непреодолимая сверкающая земля была уже совсем рядом, я ступал на другую дорогу, поросшую мхом или засыпанную песком, и меня подгоняла тропинка, бегущая под гору, или вкус кунжута, которым посыпали хлеб, или первые капли на волосах по дороге из школы, первые редкие капли дождя.

Снова наставал день, и я открывал глаза. Обломки домиков высоко в ветвях казались знаками недавнего наводнения. Здесь прокатилась волна, которая пыталась затопить весь этот мир. Уходя, вода оставила в воздухе флажки, на ветках – доски, на земле – примятую траву. А в кустах ежевики виднелись красные шерстяные нитки – останки наших распустившихся шарфов.

Конь мой дремал на ходу, он шел совсем рядом. Теперь не он вел меня, а я его. Настала моя очередь быть провожатым.

Что я буду делать с ребенком, если поймаю его? Когда бабочку прикалывают булавкой и укладывают в коробку под стекло, в ней ничего не остается от бабочки. Цветы, засушенные в гербарии, напоминают мух, раздавленных между страниц старинной книги.

Кто-то давным-давно перелистнул эти страницы. Был вечер. Он оторвал глаза от книжки на секунду – ровно на столько, сколько нужно фразе, чтобы подпрыгнуть и улечься в голове. Он неожиданно заметил в свете облако из крыльев. Летние мошки ласково вернули его обратно в настоящее. Приближалась ночь. Он захлопнул книгу. Когда-нибудь, читая, он обнаружит здесь засушенный труп мошки. Воспоминание, расплющенное на странице.

Как сохранить ребенка на бумаге живым? Как сделать так, чтобы он бежал вприпрыжку между строк?

Пока еще мой беглец все старался оставаться невидимкой. Я не знал, кто из нас двоих кого опережает. Он был повсюду и повсюду заметал следы. Я все никак не мог понять, что он задумал. Он тайно вел какие-то приготовления.

Когда мы жили в Африке, отец нашел однажды столяра в порту и заказал ему штук двадцать пар решетчатых оконных ставен. Их должны были погрузить на корабль, уложить среди бананов, чтобы в один прекрасный день установить на окна нашего дома в двух тысячах миль отсюда. Я впервые видел, чтобы отец доверил подобную задачу кому-нибудь еще – он, который научил нас, что на всей земле не существует ничего такого, что человек не мог бы сделать своими собственными руками.