Невинный трофей для охотника - Лана Морриган

— Так можно?

— Бери.

Тонкие пальцы разворачивают яркий фантик, и малая сглатывает слюну при виде шоколадного прямоугольника, покрытого белым налетом.

— Люблю такие, — улыбается, ловя мой взгляд.

— Это меня не касается. В подружки я тебе не набиваюсь. Допивай, — обрываю и кивком приглашаю следовать. Перезимует и свободна, — решаю для себя. — Жить будешь в этой комнате, — открываю дверь крохотной спальни. — Не шуметь. Не мусорить. Никого не приводить. В мою комнату без разрешения не входить. С тебя готовка. Ем я много.

— Я поняла, — шагает через порог.

Соня

— Спасибо, — моя благодарность летит в мужскую спину.

Охотник молча закрывает за собой дверь.

Сбылось все, о чем я не так давно мечтала: чистая, мягкая постель, протопленная комната, отсутствие чувства голода и страха, но я прямо сейчас готова поменять все обратно. Вернуться в старый вагончик. Туда, где моя сестра, где все привычно и знакомо. А здесь… — я осмотрела небольшую комнату. Здесь все чужое. Все! Даже одежда не моя, — подтянула штанины и разрешила себе сесть на диван.

Я веду ладонью по подушке, проверяю ее на мягкость. Нет привычной сырости и затхлого запаха, только приятный запах стирального порошка — так мало для обычного человека и так много для меня. Ложусь и накрываюсь тяжелым, теплым одеялом, а меня гложет совесть. Имею ли я право находиться здесь? Разве это не предательство по отношению к сестре. Идти в дом одного из убийц, есть его пищу, носить его одежду и еще благодарить за это.  О чем я думала, когда соглашалась на предложение охотника? Правильно, о себе. Только о себе. Но легко задумываться о морали, когда ты сыта, когда на тебе чистая одежда и ты не опасаешься, что в любой момент жизнь оборвется.

Усталость должна взять верх, а я продолжаю рассматривать цветочный рисунок постельного белья, терзая себя. Нужно уходить, — с этой мыслью поднимаюсь с постели. Приоткрываю дверь — тишина. Ни шагов, ни скрипа мебели, словно я здесь одна. А в голове так и пульсирует: “Ты предаешь сестру и родных”.  

— Далеко собралась?

А мне и ответить нечего. Мокрые после стирки вещи в руках, наспех надетая куртка и обувь.

Мужской взгляд не выражает ничего кроме насмешки и ленивого любопытства.

— Дай угадаю, — Ивар опирается плечом на дверной косяк, скрестив на груди руки, он не отводит от меня взгляда. — Совесть заела, — не спрашивает, отвечает. — Перед сестрой, перед родителями, что мертвы, а ты нет. Я могу прямо сейчас открыть дверь, даже штаны с футболкой презентую, но ты подумай, что ты будешь делать там. Думаешь, гордость спасет тебя от холода или какого-нибудь урода, заглянувшего на огонек в твой уютный вагончик? Сколько ты протянешь одна? Неделю? Две? Кто-то из родных был бы рад твоей смерти? — и каждый его вопрос бьет точно по цели. — Ключ у меня, — протягивает сжатую в кулак ладонь. — Отдать?

И охотник тысячу раз прав.

— Нет.

— Если передумаешь, оставлю его здесь, — подходит к тумбе и кладет, вынуждая меня спиной прижаться к закрытой входной двери. — Только не забудь захлопнуть.

— Не передумаю, — ворчу себе под нос, опустив голову и пряча слезы.

Я разуваюсь, развешиваю вещи на прежние места, возвращаюсь в комнату.

Мои мысли не затихают. Они смешиваются с событиями ночи в тревожном сне. Настолько тревожном, что это больше похоже на кошмар, из которого невозможно вырваться. Хочется распахнуть глаза и сесть, набрать полные легкие воздуха, но меня будто кто-то или что-то удерживает. Наконец меня будит болезненный кашель. Горло жжет, в глазах собираются слезы, на любое движение мое тело реагирует мелкой дрожью и болью в мышцах. Нестерпимо хочется пить и спать. Маша была права: я все же простыла. Пробежка в мокрой одежде осенней ночью дала о себе знать.

Я вновь крадусь по узкому коридору. Дверь в комнату охотника отличается от остальных: уверена, что она металлическая, но не решаюсь это проверить, опасаясь быть застигнутой врасплох.

Приоткрываю дверцы кухонного гарнитура в поисках хоть каких-нибудь лекарств. Посуда, пачки с крупами, специи; неужели охотник никогда не испытывает боль или никогда не простужается?!

Сквозь невыносимое давление в висках в сознание проникают щелчок замка, шорох одежды, тяжелое мужское дыхание:

— Что с тобой? —  Ивар на ходу снимает легкую куртку и швыряет ее на стул. Прохладная, шершавая ладонь ложится мне на лоб. До чего же хорошо, — тянусь вслед руке, прикрывая веки.

— Я заболела, — отвечаю не своим голосом. Низким, охрипшим.

— Вижу. Вернись в спальню. Сейчас найду чем сбить температуру.

Через несколько минут мужчина собой заполняет отведенную мне крохотную комнату. Не высокий, но мощного телосложения. Он не кажется неповоротливым и тяжелым, все его движения короткие и быстрые. По его вечно хмурому лицу невозможно определить точный возраст. Да я никогда и не умела этого делать.

— Пей, — вкладывает в ладонь капсулу. — Станет легче.

— Вы мне принесли чай? — заглядываю в огромную кружку в мужских руках.

— Пей, — повторяет раздражаясь. — Почему тебе все нужно говорить дважды? Запоминай. Здесь капсулы на вечер и утро.  Их должно хватить, — протягивает серебристый блистер, дожидаясь, когда я запью лекарство теплым чаем. — Тот ключ, что я оставил на тумбе, он твой. Если что, закроешь дверь.

— Вы так просто отдаете незнакомому человеку ключ от вашего дома? — не удается скрыть удивление.

— Считай, что я идиот, Софья Алексеевна.

Только потом я поняла, что означала фраза “если что”.

***

Следующее пробуждение менее мучительное, но жажда заставляет подняться из постели и крадучись идти в темноте.

Вновь тишина.

На кухонном столе стакан с водой и рядом яркая капсула. Хочется сказать "спасибо" и тут же тихо прорычать "я не дурочка".

Утро встречает новыми звуками: голоса соседей, скрежет лифта в шахте, лай собаки, — вчера я ничего этого не слышала, словно была закрыта в звуконепроницаемой колбе. Хозяина квартиры или не было дома, или он закрылся в своей комнате и не хотел, чтобы я ему мешала.

Я открыла холодильник, и от вида разнообразных продуктов желудок жалобно заурчал.

— Господи, — подняла глаза и тихо прошептала. — Сыр, — схватила с полки увесистый кусок с крупными круглыми дырками. Горячий сладкий чай и бутерброд с маслом и расплавленным сыром — как же вкусно. Мама очень любила сыр, — пришло следующей мыслью. Кусочек встает поперек горла, я отодвигаю тарелку, с трудом сглатывая пищу. Аппетит пропадает. Доем позже, — встаю из-за стола и решаюсь осмотреться, стараясь прогнать грустные мысли. Маша бы несколько раз и настойчиво произнесла: “Смирись, забудь. Теперь у тебя другая жизнь”.