Чюрлёнис - Юрий Л. Шенявский

торопливо шли лесной дорогой, как пили в корчме хлебный квас с изюмом и слушали рассказы корчмаря о Польском восстании 1863–1864 годов, участником которого он был.

В 1885-м Кастукас окончил начальную школу. Ему десять лет. Деньгами для дальнейшего обучения сына семья не располагает. Да и дома дел для него невпроворот. Все меньше времени Кастукас проводит с друзьями – все больше с братьями и сестрами, число которых постоянно увеличивается. Каждые два-три года в семье Чюрлёнис прибавление! Как обычно в многодетных семьях, старшие воспитывают младших. Больше всего всегда достается самым старшим. Самый старший – Кастукас. Чем ему только не приходилось заниматься! Даже плетением косичек сестрам.

Кастукас устраивает игры, прогулки, придумывает развлечения.

«Фантазия его была неиссякаема, и не было предела его доброте и сердечности. Такие отношения с младшими в семье сохранились на всю жизнь», – напишет в мемуарах Ядвига Чюрлёните.

Не обходилось и без конфликтов. Более других бывал непослушным Пятрюкас. Братья и сестры называли его Пятрюкас-Самсон. Не всегда у воспитателя хватало терпения, мог и шлепнуть. У обиженного Пятрюкаса-Самсона даже сорвалось с языка:

– Мачех!

Братья и сестры посмеялись над «мачехом», но получилось так, что Мачехом стали называть не Кастукаса, а Пятрюкаса-Самсона.

Кастукас учил младших читать и писать.

Доктор же Маркевич, всякий раз привозя из Варшавы Чюрлёнисам ноты, говорил Константинасу:

– Кастукасу необходимо серьезно заняться музыкой.

В числе пациентов Иосифа Маркевича был князь Михаил Огинский[11], приезжавший в Друскеники из своего имения в Плунгянах[12].

Князь был внуком Михаила Клеофаса Огинского, политического деятеля Речи Посполитой и Российской империи, одного из лидеров восстания Тадеуша Костюшко, почетного члена Виленского университета, члена Правительствующего сената (et cetera, et cetera, et cetera); Михаил Клеофас, как бы теперь сказали, был композитор-любитель, он автор полонеза «Прощание с Родиной», широко известного как «Полонез Огинского».

Ему также приписывают авторство музыки «Песни польских легионов в Италии» или «Мазурки Домбровского» – национального гимна Польши «Jeszcze Polska nie zginęła!» – «Еще Польша не погибла!»; официально же музыка (мелодия) гимна считается «народной». (Как утверждал выдающийся популяризатор устного народного творчества Владимир Бахтин: народ способен сочинить «Эй, ухнем!», у всего остального есть автор.)

Внуки Огинского не были композиторами, но были большими поклонниками музыкального и исполнительского искусства.

В описываемое время многие титулованные особы в Европе имели собственные оркестры, как и каждый из братьев Огинских. Князь Богдан в поместье в Ретавасе (в 25 верстах от Плунгян, от поместья Михаила) завел себе конный оркестр. Источники свидетельствуют: был он человек редкостно жестокий. В Плунгянах поговаривали, что он приказывал сечь крепостных под оркестровую музыку. Нелестные разговоры ходили и о матери братьев Огинских.

Князь Михаил выгодно отличался от матери и был полной противоположностью брата-самодура. Он поощрял научно-технические инновации в сельском хозяйстве, содержал не только оркестр, но и музыкальную школу (существовала с 1873 года), готовившую инструменталистов для струнного, духового и симфонического оркестра. В школу принимались дети и из малообеспеченных семей.

Оркестр исполнял для гостей князя марши, польки, вальсы, увертюры и отрывки из опер и оперетт – Моцарта, Мендельсона, Россини, произведения Шуберта и Шопена, случалось, выезжал в Ретавас, где устраивались совместные концерты с конным оркестром князя Богдана. Музыканты Михаила Огинского играли в Париже на Эйфелевой башне в День взятия Бастилии – национальный праздник Франции.

Забегая вперед, скажем: после смерти князя Михаила в 1902 году вся культурная жизнь в имении прекратилась. Музыкальная школа закрылась, оркестр расформировали. Вдова Михаила Огинского Мария в имении в Плунгянах организовала приют для сирот, в котором воспитались и обучались более двухсот детей. В 1905 году, после снятия запрета на изучение литовского языка, наложенного после Польского восстания 1863–1864 годов, ею была открыта школа, где обучали и литовскому языку.

Доктор Маркевич рассказал князю о музыкально одаренном подростке, обратился с просьбой – принять Чюрлёниса в его музыкальную школу.

Феликс Розинер считал, что Маркевич написал братьям Огинским – Михаилу и Богдану, и согласием ответил Михаил, потому-то Чюрлёнис и оказался в Плунгянах. Полагаем, что это не так. Зная братьев не понаслышке, доктор Маркевич вряд ли стал бы обращаться к князю Богдану.

И еще об одной биографической «неточности», кочующей из публикации в публикацию. Борис Леман в упомянутой уже монографии «Чурлянис» ошибочно пишет, что Кастукас поступил в музыкальную школу князя Огинского в 1884 году, в девятилетнем возрасте. Случилось это пятью годами позже – в 1889-м.

Глава вторая. В «жемайтийском Версале» (1889–1893 годы). Плунгяны

Старший сын Чюрлёнисов покидал родное гнездо, вынужденно свитое на чужом подворье. У дома Крисюкаса, скряги, «достойного пера Мольера», в день отъезда Кастукаса было как никогда многолюдно. Проводить сына органиста собрались не только все его семейство, но и соседи, друзья.

– Кастукас уезжает!

Понятно: уезжает не навсегда, и всё же… Кастукас был растерян: всех надо обнять, поцеловать, каждому сказать доброе слово!

Хозяином положения, распорядителем, как обычно бывает в такой ситуации, оказался возница Янкель. (О нем в Друскениках говорили: «светившийся добротой».)

– Всё, всё, всё! Пора! – робко скомандовал Янкель.

Кастукас послушно вскочил в повозку; лошадка взяла с места, пассажир ввалился в парусиновую будку. Вздрогнул и тихонько зазвенел под дугой колокольчик. Тряская, без рессор, колымага загрохотала по Гродненской улице, заглушая цокот копыт, прощальные выкрики близких Кастукасу людей.

На железнодорожную станцию Поречье, к поезду, поспели вовремя.

Прекрасно зная, куда и зачем едет Кастукас, Янкель прощаясь, спросил:

– Значит, в Плунгяны?

– В Плунгяны.

– К князю Огинскому?

– К князю Огинскому.

– От Плунгян до моря, говорят, рукой подать. Верст пятьдесят. Может, и больше, но не намного. Значит, увидишь море.

– Может, увижу.

– Увидишь, увидишь! Потом расскажешь, какое оно – море.

«Восходящий корнями» к языческим временам

Монументальный въезд в имение князя Михаила Огинского свидетельствовал о древности и величии рода: в нишах каменных столбов по обе стороны решетчатых ворот сторожевую службу несли «окаменевшие» рыцари, на самих же столбах восседали львы, держащие в лапах геральдические щиты.

Первое упоминание об имении относится ко второй половине XVI века. Естественно, князь Огинский был не первым его владельцем. В 1806 году оно принадлежало Платону Зубову, последнему фавориту императрицы Екатерины II. В 1873-м племянник Платона Зубова Александр продал усадьбу князю Михаилу Огинскому. Интересна связь семеств Зубовых, Огинских и Чюрлёнисов, но об этом позже.

Построенный по приказу князя в классическом стиле двухэтажный дворец (жилой дом семьи Огинских), с порталом и флигелями, другие строения (дома для прислуги, конный завод в неоготическом стиле, конюшня, «часовой дом», прачечная, оранжереи и т. д.) были органично вписаны в старый парк. Интерьер дворца был украшен лепниной, декоративными печами,