Осень на краю - Елена Арсеньева

Вот так – все было просто и обыденно в том новом мире, гдетеперь обитала Варя Савельева. Просто – и в то же время сложно, страшно. Ведьэтот мир граничил со смертью столь тесно, что раньше ей такое даже представитьбыло невозможно. Она начала ощущать эту слитность и неразрывность жизни исмерти еще в госпитале, ну а потом, когда после окончания курсов уехалаволонтеркой в действующую армию, ей вообще стало казаться, будто она – некийпограничник, постоянно находящийся в дозоре. Она неусыпно, бдительно, неустанноохраняла жизнь от смерти. Иногда это у нее даже получалось.

* * *

На Барабашевской, на мосту через Чердымовку, водовознаябочка провалилась колесом между двумя разошедшимися досками. Возчик ходилвокруг, хлопая себя по бокам и громко причмокивая губами. Старая чалая кобылаэтого звука пугалась и нервно дергалась, отчего колесо приподнималось было, апотом оседало в щель еще глубже.

Ох уж эти мосты через помойные речушки Плюснинку иЧердымовку, перерезавшие город Х. между тремя «горами» – главными улицами!Сколько раз на них проваливались телеги и всевозможные повозки! Иной раз прощеи скорей было перебраться по камушкам, пешком, чем брать извозчика. Марина таки делала. Да и денег у нее не было лишних. Впрочем, даже ходьба влетала визрядную копеечку. Башмаки так и горели на ее быстрых ногах, а предметысапожного ремесла в военные годы вздорожали непомерно. Некоторые женщины, те,что победней, уже обзавелись «стукалками», которые мастерски умели шитькитайские сапожники. Вернее, не шить, а перешивать из верховок старой обуви,которые хитрым образом прикреплялись к деревянным подошвам. Однако Марина дотакого не дошла: Сяо-лю придумала, где можно раздобыть материал на подшивкутуфель. Теперь у Марины всегда были прочные подметки, а когда ее пациенткиначинали при ней жаловаться на «сущую беду», которая настала теперь с обувью,она просто отмалчивалась.

Это никого не удивляло. Окружающие привыкли, что ссыльнаяфельдшерица – великая молчунья, и ничего иного от нее не ждали. Главное – делосвое пусть хорошо исполняет!

Марина старалась изо всех сил, хотя в ее распоряжении былосовсем немного средств. Банки ставить она умела отменно, а также пиявки иклистир. Ну, еще горчичные обертывания делала… А главное, она каким-то образомвнушала удивительное спокойствие и больным, и их родственникам: внушала этимсвоим сосредоточенным молчанием, румяным щекастым лицом, крупным телом, тяжелойпоступью своей, оживленным блеском карих выпуклых глаз (из-за которых онакогда-то заслужила прозвище «Толстый мопс» или просто «Мопся»), короткоостриженными каштановыми волосами, которые раньше были гладкими и прямыми, а отамурской воды вдруг, ни с того ни с сего, сделались пышными и кудрявыми.Внушала и черной одеждой своей – она теперь носила только черное и объясняла,что это траур по отцу, а также и по мужу, с которым так и не успелаобвенчаться. Ну да, ведь она не успела обвенчаться с Андреем Туманским преждевсего потому, что тот этого не предлагал, а потом он как бы умер для нее, а ИгнатийТихонович Аверьянов, конечно, уже давным-давно был пожран злодейским раком, такчто Марина не столь уж сильно и врала доверчивым своим слушателям. Тому жевпечатлению способствовали большой старый медицинский саквояж с краснымоблупившимся крестом на боку – американский кожаный саквояж, подаренный сестройКовалевской, а той доставшийся от какого-то врача, убитого на тех самых «сопкахМаньчжурии», о которых поется в песне. А особенно почему-то (Марина это знала инемало смеялась под незамысловатой житейской магией, которая так властна надобывательскими сердцами) успокаивала она своих пациентов большим старым чернымзонтиком, который Сяо-лю нашла на какой-то помойке и с восторгом притащилахозяйке. Зонтик совершенно невероятно нравился ее пациентам, особенномаленьким. Их мамаши часто просили Марину Игнатьевну раскрыть зонтик надпостелью больного ребенка (да и над взрослыми больными случалось егооткрывать!), уверяя, что после этого определенно наступает улучшение. Марина,конечно, не отказывала делать это, хотя в душе гомерически хохотала над глупымисуевериями. Главным для нее было, что сама она всегда защищена от проливныхамурских дождей, не столь частых и нудных, как в Энске, зато внезапных, буйных,порой принимавших характер если не тропического, то субтропического ливня. И наэтот зонтик было очень удобно опираться, когда улицы превращались в скользкиеглинистые склоны (вот как сегодня, после обильного ночного дождя), а в темноте,переходя ненадежные мосты, он помогал нащупывать дорогу. Худо-бедно освещена вХ. была только главная улица, ну а на прочих тусклые керосиновые фонари торчалилишь на перекрестках, середины же кварталов тонули во мраке.

Марина уже почти поднялась по Барабашевской, когда сМуравьево-Амурской донеслись звуки духового оркестра, игравшего похоронныймарш. Она прибавила шагу и вышла на главную улицу как раз вовремя, чтобыувидать хвост похоронной процессии, шествующей от Соборной площади, чтонаходилась на высоком амурском берегу, к кладбищу.

В Х. питали слабость к торжественным похоронам. Погребальнаяконтора «Конкордия» процветала! Служба «мортусом», участником погребальнойкоманды (название сие проистекало от французского слова «mort», что означало –смерть), считалась делом весьма почетным и хлебным. Единственной трудностью длявысоких, представительных «мортусов», облаченных в рабочее время в черныедлиннополые одеяния вроде ряс и фетровые черные шляпы, стянутые парчовойтесьмой, было хранить на лице торжественно-печальное выражение. Впрочем,выражение сие требовалось лишь в то время, когда «мортусы» следовали по бокамтраурной колесницы, запряженной вороными (большей частью – подкрашенными)лошадьми с черными султанами на головах. При возвращении с кладбища, усевшисьна том месте, где совсем недавно стоял черно-серебристый, обитый глазетом гроб,после изрядного количества водочки, выпитой на помин души раба Божьего имярек,«мортусы» имели самый развеселый вид, шляпы свои держали под мышкой и галделипочем зря.

Марина задумчиво глядела вслед процессии. Интересно бызнать, не для этого ли покойника была вырыта та могила, в которую она нынченочью свалила «хунхуза», убитого неизвестным «капитана»?