Осень на краю - Елена Арсеньева

Шурку словно молнией пронзило от этих слов! И потом, позже,ему казалось, что именно в то мгновение – ни раньше, ни позже – он послал внебеса страстную мольбу: «Господи, Иисусе Христе, Матушка Пресвятая Богородица,святые угодники, сделайте так, чтобы я стал работать в газете! Сделайте менянастоящим репортером!»

– Да я… – задыхаясь, выговорил он, – собственно, я ужекасаемо напечатанного пришел выяснить.

– Ну, ежели про гонорар спросить, то тогда вам к господинуредактору, – указала барышня на дверь с соответствующей табличкой и небрежнозасунутой под нее визитной карточкой: «Иван Никодимович Тараканов» .

Шурка заробел. Этого Тараканова Перо называл сущим зверем…

– А вы не скажете, господин Перо сейчас присутствует вредакции? – робко осведомился он у любезной барышни.

– Конечно, которое-либо из них всегда присутствует, –ответила барышня, и Шурка уставился на нее озадаченно:

– А разве оно… в смысле, разве он, господин Перо, не одинносит такой псевдоним?

– Ах, ну что вы! – хохотнула барышня. – Конечно, не один.Перо – это общий редакционный псевдоним, под ним у нас печатаются все фельетоныили забавные заметки. На самом деле господа репортеры только матерьяльчики откорреспондентов собирают. Вы, наверное, когда свой матерьяльчик прочитали вгазете, удивились. Там все переписано было, да? Это потому, что главный Перо унас – сам Иван Никодимович, – она кивнула на редакторскую дверь. – Вот у когостиль блестящий, вот кто истинный журналист! – воскликнула она с восторгом. –Он, правда, от матерьяльчиков репортерских камня на камне не оставляет, но зато…

– За что?!

Барышня замерла с открытым розовым ротиком, уставившись навнезапно распахнувшуюся редакторскую дверь. На пороге возник высокий худойчеловек с большими, закрученными вверх рыжими усами, до такой степени похожийна таракана-прусака, что просто диву можно было даваться точности его фамилии.А также приходилось удивляться, что его до сих пор еще не арестовали какнемецкого шпиона. Ведь такие усы назывались «а lа император Вильгельм» илипросто «вильгельмовские», и все здравомыслящие люди, прежде имевшие на своихлицах подобное украшение, с началом войны от него избавились.

– За что?! – повторил усатый. – За что мне эти мучения?Почему, как только Станислава Станиславовна выходит в коридор, начинается писки визг с какими-то мальчишками?!

Первым чувством Шурки было удивление тем, что настолькомаленькая и нежная барышня носит такое громоздкое и звеняще-свистящее стальюимя и отчество, которые куда больше пристали бы огромному воинственномупольскому рыцарю в сверкающих доспехах. Вторым чувством было восхищение тем, скакой лихостью справился Тараканов с этим самым именем и отчеством. А третьим исамым сильным – обида. Вернее, возмущение!

– Я не мальчишка! – крикнул он. – Я корреспондент!

– Корреспондент, мать родная! – хмыкнул Тараканов, несколькосмягчая выражение своего худого лица. – Скажите на милость! Ну ладно, господинкорреспондент, что вам угодно? Расчет по матерьяльчику получить? Тогдаобращайтесь к тому репортеру, для которого писали, пусть он мне раскладкупредставит для бухгалтерской ведомости.

– Да ведь я как раз и спрашивал у барышни… – Шурка намгновение помедлил, соображая, удастся ли ему назвать ее имя и отчество спервой попытки, но оценил свои силы трезво и даже пытаться не стал, –спрашивал, где мне найти Перо.

– Которое из них? – привычно спросил редактор, и Шурка, ужеподготовленный к такому вопросу, пожал плечами:

– Да не знаю я, как того господина зовут. Он ростом примернокак я, – таким образом Шурка избегнул эпитета «невысокий», – лысоватый, вшинельке потертой.

– Матка Боска! – громко сказала вдруг СтаниславаСтаниславовна, подтвердив таким образом свое польское происхождение, и тут жеприкрыла ладонью свой маленький розовый ротик.

Тараканов задумчиво прищурился.

– Ага-а, – протянул он, – так вы, стало быть, Кандыбинаищете? Коли так, идите-ка сюда, молодой человек! – И, схватив Шурку за рукавтужурки, редактор бесцеремонно втащил его в свой кабинет.

Здесь перед Шуркой оказался невысокий человек, лет, пожалуй,двадцати восьми, не слишком-то взрачный на вид, усталый, одетый в потертуюодежонку. Однако взгляд его обладал странной способностью: он как бы вцеплялсяв глаза собеседника, и тот ощущал, как не больно-то приглядный незнакомецовладевает и умом, и душой его. У человека, встретившегося с ним взглядом,возникало почти неодолимое желание покаяться во всех грехах – не токмо своих,но и сообщить незнакомцу о прегрешениях ближнего своего… А между тем незнакомецбыл не священник, как можно было предположить, а агент сыскного отделенияОхтин. Шурка видел его в мае 14-го года, когда шло судебное разбирательство поделу Марины Аверьяновой, замешанной в сопротивлении властям, участии в боевойэсеровской организации, участии в подготовке покушения на начальника сыскнойполиции Смольникова и еще невесть в чем. Шурку тоже вызывали в полицию, снялипоказания об исчезнувшем товарище Павле, о пугающем боевике Викторе, которыйоказался известным полиции убийцей и грабителем по кличке Мурзик, – да иоставили в покое. Конечно, страху он тогда натерпелся… страху, что запростоможет составить компанию кузине Мопсе на ее пути в каторжанские приамурскиекрая. И встреча с Охтиным до такой степени ему о тех страхах напомнила, что унего даже ноги подкосились, его даже шатнуло!

– Да вы садитесь, господин Русанов, – произнес приметливыйОхтин. – Садитесь, в ногах правды нет.

– Вы знакомы? – удивился Тараканов.

– Некоторым образом, – ответил Охтин. – Вот уж не думалснова с вами встретиться, господин Русанов. Предполагалось, вы теперь будетевести себя тише воды, ниже травы, ни во что мешаться не станете, а вы что же?

– А что я? – с ужасом вопросил Шурка, падая на ближайшийстул и не разумея, то ли потертый венский стул раскачивается по причинешаткости, то ли вся вселенная дрожит вместе с ним от страха.

– А вы связались с темной, очень темной личностью по фамилииКандыбин… Рассказывайте-ка, откуда вы его знаете и каким образом сотрудничали сним! – грозно сказал Охтин, устремляя на Шурку повелительный взгляд своихнеобыкновенных глаз. И Шурка мигом перестал собой владеть, открыл рот и, словноподопытный на сеансах гипноза, выложил подробнейшим образом историю своегознакомства с загадочным Кандыбиным – с той минуты, как они встретились наВарварке, и по сей день, когда Шурка решился прийти в редакцию «Листка» итребовать справедливости, в чем бы она ни выражалась: в словесных извиненияхили в звонкой монете.