Архитекторы - Кирилл Андреевич Кузин

дело продавать, сбывать, оценивать. И по моим самым поверхностным, самым приблизительным оценкам все то, что мы с вами намереваемся продать, стоит около пяти миллионов единиц. Цена заоблачная и справедливая!

Но Платон, кажется, не разделил моей радости. Его мысли блуждали где-то далеко. Он слушал меня, но не слышал. Смотрел мне в глаза, но его взгляд пронизывал насквозь и уходил куда-то далеко в прошлое. Задумчивое лицо постарело еще на несколько десятков лет. Я перестал узнавать Платона в его собственном облике. Он обмяк, расслабился. Я кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Он сразу подобрался, изменил выражение лица и улыбнулся мне.

– Да, это огромная сумма, но не забудьте, что для меня деньги не главное. Тем более, что по контракту вам отходит сорок процентов всей полученной суммы.

– И я еще раз хочу поблагодарить вас за столь щедрое предложение. Но хочу спросить снова: вы точно уверены в продаже этих ценнейших вещей? Если ваша жена против, может тогда стоит обойтись малой кровью? А то моя совесть, а она у меня есть, будет меня мучить.

– Нет, нет. С Розой мы уже все обговорили. Это для нашего же блага.

– Но вдруг вы хотите оставить это в наследство своим внукам?

– Мы остались одни.

– Сочувствую, – прошептал я. – Мне жаль.

– Не стоит. Это случилось так давно, что вся горечь уже сошла в реке времени.

– Вы так говорите весь вечер, будто вам лет девяносто, – пробубнил я, расписываясь в документах.

Платон замялся. Я протянул ему бумаги.

– На самом деле мне двести тридцать семь лет, – Платон оставил свой автограф под моим.

– У вас есть чувство юмора, – я забрал с улыбкой документы назад.

– Может быть, жена всегда считала меня забавным. Но и она от меня не отстает. Ей то двести тридцать лет от роду.

– Да бросьте, – отмахнулся я.

– Нет, Кашауш. Так оно и есть. Я родился в 1990 году в Москве. И дожил до 2227 года. Ведь именно такой год сейчас на дворе?

– Считаете вы быстро, – подразнил я его.

– Не знаю почему, но ваше неверие задевает меня, – расстроился Платон.

– Но поймите сами, ведь это невозможно. Мы с вами слишком заработались, – покосился я в окно.

Там все еще шел ливень, а ветер клал деревья на лопатки.

– У вас в сумке есть прибор анализа ДНК?

Я повернулся к Платону и увидел в его лице обиду и желание доказать мне истину, но никак не безумие, которое я ожидал увидеть.

– Да, этот прибор у меня с собой. Всякое бывает в этой жизни. Так вы хотите, чтобы я проверил вас? С помощью медицины?

– Именно, – твердость и уверенность в голосе Платона поражала собой так же, как и его дом.

– Хорошо, – сдался я. – Закатывайте рукав.

Платона удовлетворила мимолетная победа. Засучив рукав на своей здоровенной руке, он протянул мне ее. Я взял у него образцы крови и тканей, загрузил их для анализа и попросил подождать, так как анализ производится в течении десяти минут. Платон улыбнулся и спросил меня о желании попить еще чая. Я утвердительно кивнул. К моменту окончания проверки ДНК чая не оказалось.

Я потянулся к прибору за результатами и чуть не выронил кружку из рук. Удивление, смятение, шок. Эти чувства сковали мое тело, не давая шевелиться. В руке я держал ленту с вердиктом по ДНК Платона. Крупными, жирными символами в конце было напечатано: Итог двести двадцать – двести сорок лет. Я повернул лицо к хозяину не только дома, но и положения вещей. Улыбка Платона тянулась от одного уха до другого. Он потягивал последние глотки своего чая и его глаза выражали нескрываемую радость от того, в каком состоянии я находился.

– Как… Как это возможно?

– Я говорил вам, вы не верили. Теперь у вас есть медицинское подтверждение моим словам.

– Я вижу, что тут написано. Прибор не ошибался… Никогда. Как же вам удалось? – я еще не совсем верил в то, что происходило в тот момент.

Платон, все еще улыбаясь, встал из-за стола, переложил всю грязную посуду в мойку.

– Кашауш, уже довольно поздно. Уверен, сейчас глубокая ночь. Когда живешь на одном месте так долго, то чувствуешь время сам собой. Даже в такую погоду. Давайте отправимся спать, а с утра я вам расскажу все то, что вас интересует. Раскрою секрет долголетия. Идет? Не против, если Пен разбудит вас в восемь часов при благоприятной погоде? Мы прогуляемся до реки.

– Да, конечно, – только и смог изречь я.

Засыпая в своей гостевой комнате на втором этаже, я слышал стук дождя по крыше и стук своего сердца, синхронизированные между собой. Новость слишком потрясла меня. Но убаюкивающие удары капель дождя все-таки провели меня в мир снов.

Наутро выглянуло солнце. О прошедшем ливне напоминали лишь огромные лужи на дороге, по которой мы с Платоном молча шли под гимны кузнечиков, притаившихся в высокой траве, окружавшей всю округу. Капли росы висели на ней крупными гроздями, которые плюхались вниз с легким порывом утреннего ветра. Солнце уже полностью показалось из-за горизонта и старалось высушить землю. Дорога превратилась в грязевое болото, которое мы покоряли в высоких резиновых сапогах. Я вдыхал аромат утреннего поля и мне казалось, что именно в тот момент я почувствовал настоящий вкус жизни. Все мое нутро стремилось в бушующую зелень травы, чтобы с наслаждением лечь в нее, чувствуя ее щекотливые касания. Ласточки пролетали над нашими головами высоко в небе, о чем-то общаясь между собой.

– Ласточки летают высоко сегодня. Дождя не жди, – нарушил тишину Платон.

Мы подошли к полноводной реке. Она медленно текла между широких берегов, увлекая за собой щепки, тину и все такое, что попадало в нее в непогоду.

– В этой реке я в детстве ловил по утрам рыбу, когда приезжал сюда на каникулы. Столько воспоминаний можно выудить из памяти только благодаря этому месту. Здесь я, грубо говоря, и вырос. Здесь выросли наши с Розой дети. Дети их детей часто гостили тут. А потом все как-то оборвалось. О нас забыли. А это хуже смерти. Мы были уже не нужны людям нового века. Наши истории и воспоминания не могли помочь им в жизни, потому как срок годности их вышел уже очень давно. Люди и сами изменились. Мы с Розой в своем роде динозавры, ископаемые. Все наши мечты исполнились, возможности реализовались. О нас знают лишь списки налогоплательщиков в компьютерах. Мы доживаем свой век.

Платон и я смотрели на поверхность реки, которая тонкой пленкой колыхалась от маленьких барашков.