В борьбе за правду - Александр Парвус

Тут возникли господа наподобие Семенова[84], бывшего русского эмигранта.

Каждый раз, когда я встречал Семенова, я невольно вспоминал стихотворение Некрасова, которое приблизительно звучит так: «Пахом похож на мельницу: одним не птица мельница, что, как ни машет крыльями, небось, не полетит»[85].

Этот человек с лошадиной головой и мозгами барана все же умеет произвести впечатление, благодаря чему ему успешно удалось просочиться в литературные парижские круги. Еще будучи гимназистом, в начале 1880-х гг. он как-то оказал услугу кому-то из числа «Народной воли»[86], помог скрыться от преследующей полиции, а затем и сам сбежал за границу. В Париже он был встречен в салонах и газетных редакциях как отрок русской революции, и эту роль он сохранил, став уже седым и старым. В России между тем уже сменилось несколько поколений революционеров, изменились и сами социальные отношения, на смену «Народной воле» пришли социал-демократы, а Семенов – его настоящая фамилия Симановский – все продолжал изображать русского революционера перед светскими дамами в парижских салонах и в редакциях парижских газет. После амнистии 1905 г. он вернулся в Россию. На родине он ничем особым не отличился и впал в полную безвестность. И вот вдруг снова возник в поле зрения со своими разоблачениями. Все мои контакты с ним состояли лишь в том, что в 1903 г. я вел с ним переговоры о французском издании пьесы М. Горького «На дне». Ему пришлось связаться со мной, учитывая то обстоятельство, что я, как уже упоминалось, представлял авторские права Горького за границей. До того русских писателей можно было переводить и ставить на сцене бесконтрольно и безвозмездно. Теперь же приходилось выплачивать гонорар и получать разрешение автора. Никаких других отношений, кроме деловых, между мной и Семеновым никогда не было. Очевидно, ему нужен был лишь повод, чтобы снова всплыть в поле зрения прессы. Ничего нового он не сообщил. В основном он лишь повторял слухи и обвинения, запущенные в свет другими. На мгновение этому бездарному пустобреху удалось обратить на себя внимание публики, чтобы снова уйти в небытие.

Приемы пасквилянтов упростились до крайности: стоило лишь возникнуть подозрению в связях с Центральными державами, я тут же упоминался следом. При этом не стеснялись любого абсурда, как в поговорке: «Мели, Емеля, твоя неделя». И все это тоном, не допускающим возражений, с большим упорством. Например, «Вечернее время»[87] утверждало буквально, что я подвизаюсь редактором издающихся в Германии газет для военнопленных, хотя я не имел к этим газетам ни малейшего отношения. Та же газета сообщала, что я основал общество освобождения Украины, приводя даже некоторые подробности моего общения с одним известным немецким консулом и т.п., – все чистейшая ложь. Чтобы рассеять эти измышления, достаточно было спросить: откуда вы это знаете? На каком основании утверждаете? Где доказательства? Однако никто не задается этими вопросами. Напротив, куда ни кинь, все стремятся ухватиться за эту ложь и позаботиться о ее дальнейшем распространении.

После июльского восстания Временное правительство втянуло меня в судебный процесс против большевиков[88]. Обвинение против большевиков строилось на коммерческой переписке Фюрстенберга – Ганецкого, которой постарались придать политический характер. Обо мне ни в одном из документов не было ни слова[89]. Мои денежные отношения с Фюрстенбергом носили исключительно деловой характер и осуществлялись в Копенгагене абсолютно открыто у всех на глазах. Довольно странным было и то, что меня, гражданина Германии, находящегося за пределами России, привлекли за измену Родине. Однако эта странность становится понятной, если принять во внимание, что российское правительство, втягивая меня в процесс в качестве обвиняемого, не давало возможности другим обвиняемым привлечь меня в качестве свидетеля.

Правительство Керенского отчаянно вело следствие против меня. Найдись какая-нибудь мелочь, которая могла бы меня дискредитировать, они не преминули бы ею воспользоваться. Слежка за мной распространилась на всю Европу: русские, румынские, английские, французские и итальянские службы были задействованы в этом. Мой дом в Копенгагене был оцеплен агентами разных стран. Отслеживался каждый мой шаг. Мою почту перехватывали и вскрывали. Однако даже предвзятое досудебное расследование российского правительства не смогло найти оснований, чтобы выстроить против меня обвинение. Правительство предпочло похоронить процесс.

Лично я не желал ничего так страстно, как судебного процесса, который дал бы мне возможность разоблачить распространяемое против меня вранье. Не в силах оказать какое-либо влияние на ход процесса в Петербурге, я попытался привлечь к ответственности нескольких русских корреспондентов, живших в Копенгагене и отсылавших лживые сообщения обо мне в петроградские газеты. Выяснилось, однако, что по датским законам привлечь этих субъектов к ответственности никак невозможно. Я мог доказать, что их сообщения были наглой ложью. Но наглая ложь – не состав преступления, которое по закону каралось бы наказанием. Очевидной целью корреспондентов было дискредитировать меня; но поскольку ушлые пасквилянты не употребляли выражений, общепризнанных как ругательные, иными словами, поскольку они лично не сознавались публично в желании обесчестить меня, то их и нельзя было привлечь к ответственности.

Чтобы продемонстрировать методы работы этих господ, приведу следующий пример. Все петроградские газеты опубликовали 19 июля 1917 г. официальную позицию правительства: «Сегодня из Копенгагена, из надежного источника поступила телеграмма: немецкий социал-демократ, известный депутат Гаазе[90], будучи проездом в Стокгольме, заявил в беседе с одним из местных русских журналистов, что известный немецкий социал-демократ Парвус (Гельфанд) является посредником между большевиками и немецким правительством. Этот самый Парвус снабдил русских большевиков денежными средствами от немецкого правительства». Как только я прочитал это сообщение, я сразу же телеграфировал Гаазе с просьбой разъяснить ситуацию. Гаазе ответил телеграммой, в которой сообщал, что, разумеется, никогда и никому не говорил ничего подобного. Это же опровержение он опубликовал и в газетах. Со своей стороны, я объявил, что не передавал денег большевикам[91].