В борьбе за правду - Александр Парвус

Таким образом, ложь была изобличена. Но ее зачинщики, а именно проживающие в Копенгагене российские корреспонденты, и бровью не повели. Ничего не ответили и, будучи пойманными на вранье, продолжали врать дальше как ни в чем не бывало. Чтобы осознать всю подлость поступков этих негодяев, нужно напомнить, что в тот момент большевики обвинялись в измене Родине и им грозил смертный приговор. Без стыда и зазрения совести российские корреспонденты в Копенгагене, господа Вугман, Каро, Лейтис, Троцкий (не тот, что социалист, а другой)[92] – следует назвать всех поименно, чтобы пригвоздить к позорному столбу, – в погоне за сенсацией, за газетным гонораром, распространяли заведомо ложные сведения, прекрасно зная, что тем самым ставят под удар десятки лучших людей России.

Несколько слов следует сказать отдельно по поводу господина Вугмана, который повсюду представляется моим знакомым. На самом деле в начале 1880-х гг. он имел отношение к одной из революционных организаций Одессы, в которую входил и я. Но он не был членом этой организации. Мы старались держать его на расстоянии, считая весьма ограниченным человеком. Вскоре он и сам дистанцировался от нас, избрав себе занятием вместо революционной агитации продажу энциклопедического словаря. Затем он посвятил себя репортерской деятельности и стал сотрудничать с провинциальными изданиями типа «Одесских новостей». Я на много лет потерял его из виду и встретил снова лишь уже в Копенгагене во время войны. Он искал встречи со мной и представился моим старым знакомым. Кампания по шельмованию меня в прессе была в тот момент в самом разгаре. Вугман прикинулся страшно возмущенным и заверил меня в своей симпатии. Обновленное знакомство длилось ровно до момента, как я узнал, что Вугман сам задействован в распространении обо мне ложных сведений. Время от времени он захаживал ко мне, вел утомительные беседы, выражал живейшее участие в моем благополучии и особенно радовался моим коммерческим успехам. Не знаю, какие причины вынудили его покрыть себя позором. Не подлежит сомнению, что он действовал против своих убеждений.

После скандального фиаско с телеграммой Гаазе Временное правительство не только не разорвало своих отношений с корреспондентами в Копенгагене, а наоборот, еще упрочило их. Копенгаген стал центром, где бандиты от прессы связывались с английскими и французскими агентами, со всеми старыми сотрудниками русской охранки, новыми русскими шпиками, находящимися на содержании российского Временного правительства и на деньги Антанты создававшими тайные организации, задачей которых – конечно, далеко не единственной – было продолжать травлю против меня.

Когда же завравшееся Временное правительство, дискредитировавшее себя военными поражениями и окончательно опозорившееся участием в Корниловском мятеже[93], было изгнано большевиками, копенгагенская банда отравителей общественного мнения потеряла поддержку в России. Тогда они попытались найти другой выход и нашли его в копенгагенской прессе.

Серьезные газеты, дорожившие репутацией, одну за другой отвергали попытки напечатать их писанину; но они нашли приют в бульварной прессе. В конце концов вся честнáя компания обосновалась в газете Köbenhavn[94], известной тем, что она балансирует между шантажом и сенсацией.

Köbenhavn опубликовала против меня полсотни сочинений, изобилующих пустыми фразами, клеветой, ложью, инсинуациями да и просто бессмыслицей. Они искажали самые обычные, общеизвестные факты, щедро сдабривая их откровенной чушью. Все это производит впечатление какой-то фантасмагории: Луна-де изготовлена в Гамбурге и смастерил ее хромой бондарь. Большая часть этих безумных сочинений впоследствии была собрана и опубликована в брошюре, бесплатно распространявшейся по всей Дании[95]. Интересно было бы узнать, откуда взялись на это деньги, но еще интереснее, кому и для чего это понадобилось. Ответ на последний вопрос дает политическая направленность нападок.

Köbenhavn нападала на меня прежде всего потому, что я поддерживал пацифистские устремления большевиков. Охотно признаюсь в этом грехе! Да, я действительно сделал все от меня зависящее, чтобы приблизить мир в Европе. Читатель знает: моя позиция в отношении войны в огромной мере была обусловлена борьбой с царским режимом в России. Как только это обстоятельство стало неактуальным, я сразу же сам выступил за мир. Еще перед революцией, когда военная мощь царизма была подорвана и с этой точки зрения перестала внушать опасения, я начал агитировать за мир. Моя позиция также была далека от намерения бороться против революционной России. По этой причине после падения царского режима одним из главных пунктов повестки дня я поставил созыв Международного конгресса социалистов[96].

Я считаю самой большой ошибкой правительства Керенского, что оно пошло на поводу у дипломатов и отказалось от идеи проведения Международного социалистического конгресса. Если бы российское революционное правительство последовало по пути мирного процесса и, соответственно, ограничилось бы обороной, избежав авантюры Брусиловского прорыва[97], и если бы оно настояло на созыве Международного конгресса социалистов, то, по всей вероятности, к настоящему моменту мир бы уже царил повсеместно; в любом случае мир России обошелся бы тогда несоизмеримо выгоднее, чем сейчас, и одновременно с этим русская революция смогла бы освободить силы для созидательной деятельности, и той оргии погромов, которая разворачивается сейчас под знаменами большевиков, скорее всего, удалось бы избежать. Когда большевики встали у кормила власти, немецкие социал-демократы по моей инициативе передали им приветствие и дружески протянули руку, чтобы вместе способствовать установлению мира. Одновременно я вновь выдвинул требование незамедлительно созвать Международный конгресс социалистов, чтобы подготовить мирный процесс.