Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков

Именно в эту баталию, которая, говорить честно, была позорной для русской короны, и угодил молодой еще унтер-офицер Петр Алабин. Хотел же он воевать? Вот и получил войну. Только эта война другой выходила. А так хотелось походить на своих героических предков!..

Дед его, Антон Герасимович, воевал под знаменем Суворова, отец, прапорщик Владимир Алабин, хоть и был на гражданской службе, в 1812 году вступил в армию и дошел до Парижа, откуда привез жену-француженку. Это была настоящая любовь, потому что Владимир Антонович был русским дворянином, а жена его просто парижанкой. Алабины гордились своим дворянским гербом и прошлым фамилии, потому что веками несли службу русскому престолу.

После коммерческого училища, по милости императора, 1 апреля 1843 года Петр Алабин был зачислен в Тульский егерский полк, а через три года в чине подпоручика переведен в Камчатский егерский полк.

23 апреля 1849 года перед полком был прочитан грозный приказ. Его зачитывал громовым голосом генерал-штабист с пунцовым лицом и дрожавшими от гнева тяжелыми щеками.

– Бродяжническая шайка злонамеренных людей сначала тайно, развратом неопытных умов, прельщением их своеволием, – его и самого всего потряхивало от праведного гнева, – вооружила наконец явно в некоторых государствах легкомыслящих и нетвердой нравственности людей против правительства. – Он говорил и то и дело глядел на них, солдат и офицеров: как доходит, до кого доходит, – и сии заблуждающиеся, в ослеплении своем, произвели народные бедствия!..

Первого мая Камчатский полк в составе корпуса генерал-фельдмаршала Паскевича вступил на территорию Венгрии. На какое-то время царское воззвание вдохновило его. Но это чувство угасло очень быстро. Ему приходилось стрелять в простых венгров, видеть лица пленных. Эти люди смотрели на русских с ненавистью. Русские проходили все дальше по землям Венгрии, где австрийцы веками мучили местное население, не считая его равным себе. А теперь к этим мучениям еще прибавилось вторжение России, и они, русские каратели, говорили венгерским революционерам: «Мы вам не австрийцы, мы вас поучим драться!» И учили, и мучили. И что самое непонятное, что мучили свободных венгров крепостные русские мужики, которые должны были двадцать пять лет драться где-то и за что-то, за что и сами толком не знали.

Петр Алабин все чаще вспоминал последнюю строку того зачитанного им, уходящим на войну, приказа: «Бог благословит наше доброе дело!»

Позже он напишет в своем дневнике: «Признаться, не раз приходилось украдкой утирать слезы, когда, например, почтенная старушка, мать арестованного, бросалась перед нами на колени и обхватывала наши ноги, умоляя пощадить ее единственного сына, или когда мы были вынуждены отстранять молодую женщину, в истерическом припадке вцепившуюся в мужа, которого уводили от нее. И все это при раздирающем душу плаче и крике нескольких малюток, перепуганных нашим появлением». Однажды он даже отбил венгерскую семью у двух своих же казаков, которые хотели ограбить крестьян, арестовал мародеров и отдал их под суд.

Все это было горько, неправедно, отвратительно.

В августе 1849 года революция была подавлена, а в сентябре они вернулись домой. Но Петр Алабин понимал, что худшее для многих венгров еще впереди, потому что теперь придут австрийцы и будут мстить тем, кто не захотел жить по их законам.

– Мы, Алексей Михалыч, бросили в сердца венгров семена неприязни, а может быть, что скорее всего, и ненависти, – управляя лошадью, сказал Петр Алабин ехавшему рядом капитану Черенкову. Он думал, договорить ему начатое или оставить при себе. Все же решился. – Исполнили свое призвание: лишили самостоятельности бытия и заковали в цепи единственный еще опасный нам народ на берегах Дуная. И события эти, увы, достойны вечного сожаления.

– Спорить не буду, – помолчав, кивнул капитан роты.

Алабин с грустью улыбнулся: он вспомнил, как совершил отчаянный поступок, уходя из венгерских земель. У одного из революционеров, которого арестовали, взял из его дома бюст лидера венгерской революции Лайоша Кошута, который был и премьер-министром, и президентом Венгрии в эти два года борьбы. Один из старших офицеров по дороге в Россию случайно увидел этот бюст, нахмурился: «Кто таков?». «Немецкий философ, фамилию только забыл», – ответил он. «А-а, – протянул старший офицер. – Вы не больно-то немчурой увлекайтесь, Алабин, они и до греха довести могут!»

– Что улыбаетесь? – спросил Черенков.

– Так, припомнилось, – ответил Петр Алабин. Об этой подробности он не стал бы рассказывать и верным сослуживцам. Не поняли бы! – Ну да дело прошлое, хотя воспоминаний много! – Алабин задумался, покачал головой. – Напишу об этом однажды, о многом напишу…

– Неужто писателем стать хотите?

– Если выживу – дорог впереди много. – Он взглянул на Гриднева. – Разве не так, Паша?

– Так, Петруша, так, – откликнулся командир взвода Павел Гриднев. – Только сначала выжить надо! Дай-то нам Бог удачи!

Пока тридцатитысячный корпус генерала Данненберга полз в сторону Крыма, там на все лады громко и счастливо понеслось одно звучное слово: «Балаклава!» Русские войска в Крыму, совсем потерявшие боевой пыл, повторяли его как заклинание: «Балаклава! Балаклава!»

Бывают сражения обдуманные, стратегически просчитанные, а бывают спонтанные, по порыву воинственной полководческой души. Что касается последних, Наполеон Бонапарт говаривал: «Вмешаемся в битву, а там посмотрим!» Но чтобы вести такие сражения, и нужно быть Наполеоном! Необходимо иметь звериное чутье, чтобы распознавать все сильные и слабые стороны противника, предугадывать каждое его движение, каждый последующий шаг.

Если такого чутья нет, то и дергаться не стоит!

А это было даже не сражение, а безжалостное избиение англичан. И не простых пехотных полков, пушечного мяса в любой войне, а легкой кавалерии, состоявшей из отпрысков избранных аристократических семей объединенного королевства. В тот злосчастный для Европы день голубой кровью умылась крымская земля. Огласка этой катастрофы вызовет великую скорбь в сердцах всей английской аристократии и станет одним из главных военных скандалов девятнадцатого века…

А все было так: турки, стоявшие в четырех редутах по двести пятьдесят человек в каждом, оставили высоты Балаклавы под натиском русских войск, выступивших скоро и внезапно. Солдаты Порты бежали так поспешно, что бросили на холмах свои пушки, за что разъяренные шотландцы едва не перекололи штыками своих союзников. Главное, важные позиции оказались потеряны. Именно в эти часы в командовании англичан и произошло роковое недоразумение.

Лорд Фицрой Сомерсет Раглан, пятый сын герцога Бофорта, главнокомандующий английской армией, человеком был смелым и харизматичным. Когда-то он служил военным секретарем знаменитого Артура Веллингтона, которому сам Наполеон отдал шпагу, и женился на его племяннице. При Ватерлоо Раглан потерял правую руку по самое плечо, что стало для молодого офицера великой трагедией. Но он не пал духом! Тяжелое увечье подтолкнуло его даже к изобретению нового покроя сюртука, а именно рукава, который позже назвали его именем. Вверх Раглан шагал уверенно и смело даже с одной рукой. Он оказался хорошим военным администратором, но не полководцем, и сам знал об этом.