Косой дождь. Воспоминания - Людмила Борисовна Черная

моей мамы. Тэку позвонили, и он помчался домой в Большой Власьевский, разбудил родителей и сообщил им радостную весть. Мама особенно упирала на то, что они с Тэком расцеловались. Дело в том, что мама не очень-то жаловала моего второго мужа. Но тут они расцеловались. Особенно радовались мы тому, что родился мальчик, радовались и гордились. По людоедской сталинской логике мальчики, защитники Отечества, считались качественно выше девочек. Поэтому народ хотел только мальчиков. Как и несчастной царской чете, Николаю и Александре, всем нищим совкам вдруг понадобились наследники, продолжатели рода. У Тэка и у меня было, правда, некоторое оправдание. Он уже был отцом двух девочек…

На следующий день выяснилось, что с нашим мальчиком не все так прекрасно, как хотелось бы. Весил он шесть с половиной фунтов. При том, что средним весом считалось восемь фунтов, то есть три кило двести. А рождались и девятифунтовые, и даже десятифунтовые младенцы. Наш был не красный, а приятно-желтенького цвета — родовая желтуха! Пришедший с обходом главврач по имени Наполеон — по дикому стечению обстоятельств он и у мамы принимал роды — долго рассматривал мое «обглоданное» и желтое от курева лицо, откинул одеяло: увидел жалкие косточки там, где полагалось быть красивой женской плоти, и сказал, презрительно усмехаясь:

— Считаете, маленький? Грудь брать не хочет?.. По Сеньке и шапка. — И добавил: — Он хоть и тощий, но жизнеспособный.

И это слово «жизнеспособный», произнесенное пузатеньким Наполеоном, пролилось бальзамом на мою измученную страхом душу.

Через неделю меня, худющую и страшную, встретили у входа в роддом мама, муж и подруга Муха. Тэк совершил два подвига — достал в ТАССе машину, совершенно разболтанную «эмку», и букет цветов, который меня слегка смутил: по обилию темных трав и веточек он показался мне скорее похоронным. Но мой муж просто не улавливал подобных нюансов. И вообще нам было тогда не до икебаны! Показав Тэку Нечто в сером байковом одеяле, я стыдливо спросила его:

— Он тебе нравится?

И Тэк с чувством ответил:

— Очень!

Закончить мне хочется, вернувшись к началу этой главы.

…Странное племя были мы, довоенные девушки из интеллигентных семей, бывшие ифлийки.

Какое право я имела родить ребенка в ужасном 45-м году? В году самой страшной разрухи, голода, карточек? Да еще от человека, у которого уже было двое маленьких детей?

Родить, будучи совершенно не приспособленной к жизни? Не зная ничего, что требовалось знать тогда любой матери, любой жене? Я не умела ни стирать, ни гладить. Не могла подшить подол, пришить пуговицу, заштопать носки. Сделать котлеты. Сварить кашу. Не знала, как купить мясо, из которого можно приготовить суп. Как отличить картошку мороженую от картошки немороженой. И притом прекрасно понимала, что рассчитывать мне не на кого, — одной бабушки, матери мужа, уже не было на свете. Вторая бабушка, моя мама, всю жизнь работала, зарабатывала, но в бытовых делах была совершенно беспомощна. Боялась взять Алика на руки… Первое время Тэк пеленал ребенка. А купали мы его с грехом пополам вместе.

У Алика не было ни нормальных пеленок, ни теплого одеяла. Нашла мамину записку в роддом. Мама с грустью сообщает, что достать ватное одеяло для малыша не сможет. Чтобы купить ватное одеяло, надо выстоять очередь с пяти утра и утром получить его в магазине. А утром она, мама, должна быть на работе в ТАССе.

Беременная, я ходила в платье, подаренном одной знакомой, сотрудницей отдела контрпропаганды. А потом, когда можно было вдвоем пообедать в Доме ученых, брала напрокат у няни (первой, самой противной!) юбку и закалывала ее английской булавкой, юбка была мне широка ровно вдвое.

Но, допустим, я бы всему необходимому научилась… Допустим. Хотя это и маловероятно. Навыки выживания в голодной стране впитываются с молоком матери, в семье, с самого раннего детства.

Все равно, как было жить нашей семье?

Я первое время не работала — не с кем было оставить ребенка. Муж получал 2200 рублей. Минус налоги, минус партийные взносы, минус ежемесячные отчисления в 1000 рублей на обязательный заем. В итоге оставалось меньше тысячи, а именно 1000 муж отдавал первой жене на второго ребенка. Первая дочь — Ася, как я уже писала, жила на всем готовом в санатории, но и ей нужны были время от времени подарки, фрукты и т. д. И на это уходило 200–300 рублей…

А я к тому же все теряла, путала… То потеряю карточки, то не вовремя их «прикреплю», то вообще приду за моими «иждивенческими карточками» позже, чем надо, и тогда получу так называемые «рейсовые» талоны; а их положено отоваривать у черта на куличках по какой-то уж вовсе мизерной норме. И меня все, кому не лень, бессовестно обманывали. Вершиной этого обмана было то, что я давала безвозмездно мое грудное молоко совершенно чужой женщине. И она меня даже не пыталась как-то подкормить за это. А брать деньги… Фу, как не стыдно!

И все равно в дни младенчества Алика я была молода и любима. И так сама любила это крошечное существо с вытертыми подушкой волосиками, с бессмысленными глазками…

А ведь была еще «грудница», и пришлось делать операцию («Никогда не видел в Москве такую синюю от гноя грудь, — сказал хирург, — вы ведь не в деревне живете, за сотни верст от больницы»), и было крупозное воспаление легких (антибиотики для простых смертных еще, кажется, не существовали), грудь болела день и ночь, словно ее ножами резали, и температура ниже сорока не опускалась. Но страх был не за себя, а за детку, за Алика, которого моя несентиментальная мама называла не иначе как Голубь. Голубя я кормила одной грудью без малого полтора года.

Как ни странно, но мы выжили все трое: Тэк, я и Голубь.

P.S. Мужа моего нет уже давно. А сын Алик тридцать семь лет как живет в США. Сны мне до 90 лет не снились вовсе, или я их сразу забывала, проснувшись. Но вот как-то мне приснился Тэк. Сна не помню. Совершенно ничего не помню. Единственное, что запомнила, — это ощущение счастья от того, что увидела его.

Глава VII. СРАЗУ И НЕ СРАЗУ ПОСЛЕ ВОЙНЫ

1. Сразу после войны

Знакомая до «детских припухлых желез» Москва сразу после войны, как ни странно, напоминала мне незнакомый Харьков после того, как оттуда выбили немцев. Я провела в Харькове всего двое суток проездом на фронт к первому мужу Борису, но никогда в жизни не