Письма к Вере - Владимир Набоков

Душенька моя,

миллион бабочек и тысяча оваций (с поправкой на пылкое радушие южан).

Но ехал я прегадко. Когда в Нью Уорке я влез в спальный вагон, то оказалось, что моя койка занята другим горизонтальным пассажиром, которому продали тот же номер, как и мне. Он, впрочем, принял это кротко, и мы дружелюбно пробеседовали в атриуме уборной, покамест кондуктора решали нашу задачку. В конце концов он был отправлен в другой вагон, а я вкарабкался к законному себе – что произошло уже около полночи. Спать я совсем не мог, так как на многочисленных станциях не давали покоя дикие толчки и громыханья от совокуплений и размыканий вагонов. Днем бежали прелестные пейзажи – громадные и разнообразные деревья, – каким-то маслянистым оттенком и переливчатой зеленью напоминающие не то мои представления о долинах Кавказа, не то сублимированную растительность Поттера (с примесью Corot). Ни малейшего признака осени и мягчайшее вместе с тем «очей очарование». Когда вылез во Флоренции, жара, и солнце, и веселость теней сразу поразили – вроде того, что ощущаешь, попав на Ривьеру из Парижа. Поезд опоздал на час, и конечно, никакого автобуса уже не было. Я позвонил в Coker, и оттуда ответили, что через некоторое время мне позвонят насчет автомобиля. Ждал я полтора часа, в ресторанчике, около телефонной будки, в состоянии все возрастающем усталости, небритости и раздражения. Наконец сдобный голос сказал мне в телефон, что он находится во Флоренции по делу, что он профессор (фамилию не разобрал) колледжа, что ему дали знать о положении и что около шести он вернется – со мною – в Гарцвилль. Лекция назначена была в восемь. Я спросил, довольно, кажется, белым голосом, как он себе представляет мое ожидание (до шести было около трех часов), и тогда он весело сказал, что заедет немедленно и отвезет меня в гостиницу, какую не сказал, и я даже не был уверен, правильно ли я понял его. Я отправился в waiting room рядом и стал его ждать. Через некоторое время мне показалось, что какой-то молодой таксомоторный шофер, переговаривающийся с кем-то в таксомоторный телефон у входа (я вышел наружу, наскуча твердыми скамейками и духотой), выговорил мое имя. Я подошел и спросил, не меня ли он назвал. Оказалась ошибка – ему звонил какой-то Yellowater или что-то вроде – словом, по звуку отдаленно схожее. Затем, будучи разговорчив, он сообщил мне, что его товарищ, которому кто-то велел из такого-то отеля привезти с вокзала кого-то, сломал машину, наскочив на грузовик, и просит его исполнить это поручение. Мне показалось, что имя гостиницы – как раз то, которое упомянул сдобный голос, и я предложил его несколько медлительному рассмотрению вопрос: не я ли тот, за которым он должен заехать. Выяснилось, что действительно речь шла о господине, собирающемся в Гарцвиль, но ни моей фамилии, ни фамилии посылавшего товарищ ему не сообщил, и теперь уже был недостижим. Так как никто за мной не являлся и так как я совершенно не знал, что делать (то есть я, конечно, мог взять за десять долларов автомобиль и просто поехать в Coker – но я боялся, что обладатель сдобного голоса будет меня искать вечно), я почему-то решил, что речь идет обо мне. Когда с чемоданом я был привезен в «Салмон Хотэл», то там выяснилось, что никто ничего не знает. Последнее слабое звено с Hartsville, представленное меня привезшим шофером, исчезло (я его сдуру отпустил), и вот я торчал в холле с кошмарным чувством, что все – сплошное недоразумение, что меня привезли сюда вместо кого-то другого и что Голос меня безнадежно ищет на вокзале.

Пораздумав, я решил позвонить опять в колледж, чтобы по крайней мере узнать фамилию Голоса; вместе с тем я не доделал больших дел в поезде и чувствовал необходимость это совершить немедленно. Когда я подходил за соответствующей справкой к конторе, то услышал, как один из многочисленных людей в холле говорит другому, что не понимает-де, в чем дело – почему не едет обратно посланное им на станцию такси. Я вмешался и довольно отчаянно спросил, не меня ли он ждет. «Oh по, – ответил он, – I am waiting for a Russian professor». – «But / am the Russian professor!» – «Well, you don’t look like one», – сказал он со смехом, и тут все выяснилось, и мы обнялись. Он оказался некто Ingram, профессор богословия, добродушнейший и вообще милейший. Было уже около четырех, и он обещал, что, покончив со своими делами, заедет за мной вскоре после пяти, чтобы везти меня (за пятьдесят миль!) в Coker. Чувствуя, что не успею побриться перед лекцией (обед был назначен в 6.15), я отправился (после уборной, где меня страшно прослабило) в парикмахерскую. Выбрили меня ужасно, оставив кадык щетинистым, и так как рядом на стуле дико орущий пятилетний ребенок боролся с парикмахером, пытавшимся машинкой пройтись по его затылку, старец, бривший меня, нервничал, шукал на ребенка и наконец слегка меня порезал под носом.

Только мы успели доехать с аккуратно явившимся Инграмом до первого угла, как нас окликнула тощая дама с края тротуара. Когда мы остановились, она смешалась и сказала, что приняла автомобиль наш за таксомотор и (так как все здесь очень разговорчивы) добавила, что стремится в Coker College – где учится ее дочь – и боится опоздать на лекцию русского писателя. День был, по-видимому, днем причудливых совпадений, и вот уже мы катили втроем по шоссе, беседуя о христианстве и войне, – очень хороший, но несколько утомительный разговор, продолжавшийся до самого Гарцвилля. Ровно в шесть я был привезен в великолепное имение, в великолепный многоколонный дом г-жи Кокер (belle fille основателя колледжа, майора Кокера, потерявшего ногу во время междуштатной войны и дожившего до 90 лет), и тут я гощу до вторника. Как только я ввалился, она сообщила мне, что через десять минут собираются гости, созванные в мою честь, и потому я сломя голову стал купаться и тормошить смокинговые доспехи. Я люблю тебя. Рубашка оказалась до такой степени накрахмаленной, что запонки не входили в манжеты, и кончилось тем, что одна из них покатилась под кровать (нашлась только сегодня). Наконец, видя, что уже двадцать минут седьмого, я плюнул на манжеты, полузасучил их и явился вниз «без признака нижнего белья». Интуиция подсказала мне тут же продемонстрировать отсутствие запонок, и немедленно появились чьи-то чужие запонки, и при общем одобрении одна из дам (не самая хорошенькая) вправила их в мои картонные кисти. С этой минуты начались благополучие и успех.

Фотография сюда не была послана, и потому-то неудивительно, что колледж ожидал господина с бородой Достоевского, в сталинских усах, чеховском пенсне и толстовке. Книг тоже еще не было (они пришли в пятницу – я уже второй день пишу это письмо, моя душенька, – сейчас 10 часов вечера, суббота). Поэтому президент Грин несколько дымчато представил меня очень многочисленной аудитории. Я читал о «common sense», и получилось – ну, словом, еще лучше моих обычных ожиданий. После этого был добрый уэльзлейский «пунш» и многочисленные девы. Часов в десять я вернулся с Mrs Coker домой и, заприметив на ярко освещенных колоннах фронтона интереснейших ночниц, провел около часа, собирая их в стакан с карбоной. Можешь себе представить, как я устал за этот сумбурный день – зато выспался великолепно и на следующее утро читал лекцию о tragedy of tragedy (чтобы покончить с темой лекций: сегодняшняя, третья – и последняя, – тоже утром, состояла в прочтении «Mlle О» – за все это я сегодня получил чек – на сто долларов, – который в понедельник разменяю).