Павел I - Алексей Песков

Но все сие было только поэзия воображения, ибо, как практически возражал Потемкину французский посол, «нельзя разрушить такое государство, как Турция, не разделив его на части, а в таком случае нарушатся все торговые связи, все политическое равновесие Европы . Одного Константинополя довольно, чтобы разъединить державы, которые вы хотите заставить действовать заодно. Поверьте мне, что главнейший союзник ваш, император австрийский, никогда не допустит вас овладеть Турцией» (Сегюр. С. 373–374).

И действительно, лишь только наши армии приближались к Днестру или Дунаю, европейские политики тотчас прозревали за этим приближением нарушение мирового равновесия, и то Франция, то Англия, то Швеция начинали разными коварствами подсекать начинания Екатерины и Потемкина.

Впрочем, Екатерина и Потемкин не были бы Екатериной и Потемкиным, если бы считались с каждым неудовольствием Европы. «Екатерина не теряла времени даром, – рассказывает летописец. – Осенью 1776 года русские войска вошли в Крым, чтобы посадить на ханский трон своего ставленника Шагин-Гирея, которого прежде предусмотрительно держали в Полтаве . В апреле 1777 года Шагин-Гирей был провозглашен крымским ханом, тут же принялся проводить реформы в духе Екатерины и Фридриха, но подданные его не поняли, и на следующий год русским войскам пришлось подавлять мятеж против просвещенного хана . В конце 1780 – начале 1781 года в Крыму вновь зашатался ханский трон, и весной 1782 года Шагин-Гирей бежал в Керчь под защиту русских войск. Екатерина, не колеблясь, отдала Потемкину приказ ввести на полуостров русские войска. Шагин-Гирей был восстановлен на престоле, но войска не уходили. Безбородко и Потемкин настаивали на присоединении Крыма к России. Екатерина, выдержав приличествующую паузу и проконсультировавшись с Австрией, согласилась. 8 апреля 1783 года она подписала манифест о „принятии полуострова Крымского, острова Тамани и всей Кубанской стороны под Российскую державу“. Крымским татарам манифест гарантировал права собственности, уважение к их религии и равные права с другими подданными российской императрицы. Потемкин торжественно принял присягу местной знати . На очереди стояло наступление на Кавказе , и в июле 1783 года был подписан Георгиевский трактат, по которому Картли-Кахетинское царство поступило под протекторат России , а в Тифлис отправились два батальона русских войск» (Каменский 1997. С. 223, 226).

Крым стал русской территорией, Грузия – почти русской, и Павел не мог осудительно относиться к приобретениям, сулящим величие его отечеству. Но, естественно, он был обижен тем, что все эти приобретения происходили без его участия. Его мнения не спрашивали, его советами не любопытствовали, и в 1783-м году, узнав о вводе наших войск на Крымский полуостров, он стал проситься у Екатерины ехать волонтером в армию Потемкина. Однако Потемкин слишком быстро решил крымские неудобства, и военная помощь Павла не потребовалась.

* * *

Может показаться, что готовность Павла отправиться в военный поход противоречила его теоретическим воззрениям о надобности для России длительного покоя (см. «Рассуждение о государстве вообще»). – Конечно, противоречила, как всегда противоречат друг другу всякое вообще и всякое в частности. Вообще Павел был против гигантомании Екатерины, против разорения страны рекрутскими наборами, делавшимися для ведения новых войн, против Греческого проекта, в котором его имени отводилось только скромное место в отечестве его второго сына, против перекоса международных отношений России, влекущего за собой распад альянса с Пруссией. – Это так. Но в частности ему необходимо нужно было хоть как-то поддерживать свою царственную репутацию в собственной душе, в глазах будущих подданных, в мнении Европы.[114] О присутствии наследника в рядах армии, присоединяющей Крым, написали бы в своих депешах из Петербурга все европейские посланники и сообщили бы все европейские газеты. Таким образом, хоть косвенно, но слава крымского могущества Екатерины и Потемкина осенила бы и его имя.

О своей репутации, о том, чтобы его имя присовокуплялось к победным реляциям и торжествам, он думал очень серьезно. В этом было нечто трогательное, если смотреть сочувственным взором, – так дети, еще не знающие правил этикета, требуют, чтобы окружающие смотрели только на них и занимались только с ними. Понятно, что когда так ведет себя взрослый человек, становится не по себе.

Вот анекдот:

В 1780-м году директор петербургского театра Василий Иванович Бибиков к очередным торжествам захотел представить на сцене какую-нибудь новую пиесу, прославляющую деяния Екатерины, и попросил одного начинающего автора срочно что-нибудь сочинить. «Недавно пред тем случилось, – вспоминал впоследствии этот автор, – что взятый в плен русский солдат, проданный турками алжирцам, написал оттуда к императрице письмо, прося о выкупе его из неволи. Она послала некоторое знатное число денег с тем, чтобы не только солдат сей, но и другие находящиеся в неволе христиане, были выкуплены. Бибиков счел за приличное сей щедрый поступок ее прославить. Он уговорил меня (я был тогда в морском кадетском корпусе офицером) написать маленькую на сей случай драму под названием „Невольничество“. Дают ее , назначая собранные на то деньги употребить на выкуп людей, сидящих за долги в темнице. Поутру, в день представления, великий князь Павел Петрович, наследник престола, посылает некоторое число денег с извещением, что он сам будет в театре . Между тем, в обыкновенное время, то есть за несколько минут до поднятия занавеса, я прихожу в директорскую ложу. Бибиков, озабоченный ожиданием великого князя, вдруг оборотясь ко мне, сказал: – „Ах! что мы сделали!“ – „Что такое?“ – спросил я, удивясь. – „Как же? – отвечал он. – В драме прославляются дела императрицыны, а о великом князе не сказано ни слова!“ – Он побежал было к Дмитревскому убедить его, чтоб он, хотя в промежутках, прибавил от себя что-нибудь, в честь его высочеству; но в то самое время великий князь приехал, и пиеса тотчас началась. Последствие времени показало мне, что беспокойство Бибикова было не без основания. Великий князь крайне был мною недоволен. Я не только слышал это от людей, но и сам собою изведал. К нему ежедневно повещали морских офицеров на дежурство. Я вскоре после того повещен был в первый раз. Он вышел и, узнав о имени моем, спросил: – „Не тот ли это, который сочинил драму?“ – Ему сказали: „Тот самый“. – Он взглянул на меня весьма сурово и во весь день, проходя мимо меня часто, не удостоил ни одним словом» (Шишков. С. 1–3).

Судите сами, каково человеку при такой гордыне терпеть смиренную безвестность среди уютных комфортов домашнего быта. Тихие радости и спокойствие душевное не могут насытить душу такого человека; он все скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце…