Павел I - Алексей Песков

Конечно, человек есть тайна, и никогда нельзя угадать, судя по детским и даже юношеским поступкам, какая из его маний станет довлеть с возрастом, и, разумеется, прочитав выписки из мемуаров и анекдотов, помещенных в начале этой книги, можно было бы догадываться, что человек, о котором идет речь, явно не думает контролировать свое поведение, а раз не думает – значит, не может, а коль не может – тут что-то не так.

Натурально, ни в коем случае нельзя было верить заявлениям подданных императора Павла о его безумии. Во-первых, ввиду подготовки революции подданные еще не то могут наговорить на свергаемую особу; во-вторых, если сравнить те манифесты, указы и изустные распоряжения Павла, которыми подданные аргументировали свой диагноз, – с подобными же, выданными в предыдущие царствования, то придется признать, что в чреде царствующих особ осьмнадцатого столетия никто, ни даже императрица Екатерина, не может быть признан вменяемым. Павлу приписывали намерение заточить Марию Федоровну в монастырь, лишить сына Александра прав на престол и жениться на заезжей актрисе, а Екатерина без всяких приписок искоренила своего мужа, на самом деле собиралась лишить сына наследства и держала на первых должностях государства случайных молодых людей, славных только своими смазливыми физиогномиями; а Петр Первый посадил в монастырь сначала сестру, потом жену, погубил сына в застенке и короновал бывшую прачку. Павел послал казаков завоевывать Индию, а Екатерина отправила из Балтийского моря в Средиземное дырявую эскадру и собиралась, выгнав турок в аравийские степи, основать на месте Оттоманской Порты Греческую империю. Павел, опасаясь заговора, окружил Михайловский замок каналами с разводными мостами и понаставил всюду стражу, а Елисавета Петровна от страха революции каждую ночь переменяла место сна. Павел запретил ввоз в Россию иностранной литературы, а Екатерина посадила в крепость издателя Новикова и отправила в Сибирь сочинителя Радищева.

«Как видим, – констатирует летописец, подобрав ряд подобных же сравнений и подав тем повод к нашему ряду, – то, что „не ставится в строку“ Петру I, Елизавете и Екатерине II , для Павла трактуется как доказательство безумия» (Эйдельман 1982. С. 142). Однако списывать кошмары и алогизмы царствования Павла только на мифологические функции его сана – наверное, тоже нет смысла. Разумеется, сан предполагал самовластие, но не до такой же степени демонстративное.

Тут все же не только в сане дело, тут дело еще в натуре – ломкой, капризной, страдающей от собственного несовершенства и исправляющей это несовершенство не властью над собой, а властью над другими: то есть обустроивающей собственный психический беспорядок – порядком, устанавливаемым в жизни всех и каждого, кто попадается на глаза.

* * *

26-го сентября 1776 года их высочества были обвенчаны. У Павла началась вторая семейная жизнь.

Новая великая княгиня не походила на покойную великую княгиню. Мягкие черты лица, плавность движений, скромность, умеренность, тихость, аккуратность, сантиментальность, верность мужу, семье и престолу, простота помыслов и обыкновенность женских интересов к устроению домашнего быта – всё, решительно всё отличало ее от порывистой и самовольной Натальи Алексеевны. Таким, как Мария Федоровна, не требуются инструкции в поведении – они и без наказов не выйдут за границы своего томного темперамента далее ревности к фрейлинам.

Принцесса Вюртембергская влюбилась в своего будущего мужа уже после первого сообщения о предстоящем повороте судьбы. Наверное, она так же сладостно погрузилась бы в любовь к первому нареченному – гессен-дармштадтскому балбесу Людвигу: она была девушка, и была влюблена. Масштабы Российской империи, рекомендации великого деда Фридриха и галантность Павла при первой встрече уточнили предмет обожания.

«Ах, Ланель! – писала она своей вюртембергской наперснице на третьем месяце супружества. – Как я рада, что ты не знаешь моего прелестнейшего из мужей. Ты влюбилась бы в него, а я бы ревновала моего ангела, моего бесценного супруга. Я без ума от него» (Оберкирх. Т. 1. С. 81). – Все правильно: «Ее ум и характер не соответствуют ее сану. Тесный круг ее понятий всегда будет удерживать ее в пределах домашнего очага . Вюртембергская принцесса, великая княгиня, даже если она будет императрицей, все равно останется не более чем женщиной» (Из депеши французского посланника в Петербурге Корберона // Шумигорский 1892. С. 101–102).

Она проживет долгую и равномерную жизнь, став для своих подданных образцом кротости, невмешательства, чадородия и оставив нам памятник своему уютному вюртембергскому вкусу – дворцово-парковый ансамбль, названный в честь мужа Павловском: здесь каждое здание, всякий павильон, любая дорожка, все тропинки, мостики и скамейки и даже сама речка Славянка, в других местностях своего течения быстрая и холодная, а здесь едва струящаяся и дышащая теплым домашним покоем, – всё в Павловске и по сей день носит на себе печать томной женственности Марии Федоровны.

«Нежность и любовь между великим князем и его супругою были совершенны, – умилялся очевидец. – Невозможно, кажется, пребывать в сожитии согласнее, как они долгое время пребывали» (Голицын. С. 279). Одно смущало их ровную привязанность друг к другу – хорошенькие фрейлины, которые по штату должны были обитать при великокняжеском дворе и всякая любезность Павла с которыми резала душу его обожаемой жены. Со временем фрейлин выдавали замуж, но их мужья почитали за честь благосклонность великого князя к своим женам, и ревность Марии Федоровны не успевала остывать, тем более что из института благородных девиц при Смольном монастыре с каждым новым выпуском ко двору поступали новые фрейлины, не менее хорошенькие, чем вышедшие замуж.

Особенно же Мария Федоровна страдала от мадемуазель Нелидовой – доходило до того, что при новых родах ей казалось, что Нелидова рассчитывает на гибельный исход. С возрастом Нелидова не вышла замуж и лет пятнадцать почти безотлучно располагала душевной конфиденцией Павла. Говорят, Мария Федоровна жаловалась на Нелидову Екатерине, и та, будто бы, подведя невестку к зеркалу, утешала ее: «Посмотри, какая ты красавица! А соперница твоя – petit monstre» (Муханова. С. 308).

Petit monstre (т. е. маленькое чудовище), или просто petite (т. е. просто маленькая, как обычно называла ее за глаза Мария Федоровна) со временем сделалась такой подругой души Павла, что равноценных замен ей не нашлось, – мы уже видели, как, стоило Нелидовой оставить Павла в сентябре 1798-го года, сам он стал неудержим, а вокруг престола свился заговор. Павел «был временем самый любезный, а иногда самый блажной человек. Нелидова умела править и умом его, и темпераментом», и естественно, что не только Мария Федоровна, но и все вокруг считали, что Павел «в нее чрезвычайно влюблен», и она «слыла тогда его любовницей» (Долгоруков. С. 143–144).

Кажется, так не считали только Павел и Нелидова. Когда в 1790-м году Павлу пришлось оправдываться перед Екатериной за свою привязанность к petit monstre, он выбрал самый клятвенный тон: «Мне надлежит совершить пред вами, государыня, торжественный акт, предписываемый мне моею совестию пред Богом и людьми: мне надлежит оправдать невинное лицо, которое могло бы пострадать из-за меня. Я видел, как злоба выставляла себя судьею и хотела дать ложные толкования связи исключительно дружеской, возникшей между мадемуазель Нелидовой и мною . Клянусь тем Судилищем, пред которым мы все должны явиться . Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединяла дружба священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог» (Павел – Екатерине, начало 1790 г. // Осмнадцатый век. Т. 3. С. 445).