Расщепление. Беда - Фэй Уэлдон

— У тебя найдется что-нибудь мне надеть для телепередачи Опры Уинфрей?

— В каком примерно духе? — спросила Гильда. — Спайсер так разозлится!

— Что поделаешь, — сказала Анетта. — Впрочем, он и не узнает. Я буду дома к семи, до его возвращения. У него назначен в шесть тридцать прием у доктора Реи. Последний раз, по его словам. Я правильно сделала, что вела себя паинькой. Похоже, что помогло. Птичка Диснея выигрывает против богов Олимпа. Спайсер и я идем верным курсом. Мне просто хочется выступить у Опры Уинфрей, и все. Эту передачу пустят только в январе, когда Спайсер будет во Франции.

— У меня есть то прямое голубое, горохами, — предложила Гильда, — от Армани.

— Не слишком голые плечи?

— Можно надеть с жакеткой. А что у тебя с волосами?

— Сейчас накручу под душем.

— Кто-нибудь все равно расскажет Спайсеру, — сказала Гильда. — Номер не пройдет.

— Да ладно тебе, — отозвалась Анетта. — Как мне себя вести, я ни малейшего представления не имею и потому поступлю, как захочется.

— Верно рассуждаешь, — одобрила Гильда. — Какого черта.

— Точно, Гильда. Какого черта. Моя мама в добрые старые времена любила цитировать Дона Маркиза, у него есть эпистолярный роман под названием «Арчи и Мехитабель», Арчи — это таракан, а Мехитабель — кошка. Они печатали друг другу письма на конторской пишущей машинке, но до прописного регистра не доставали, и Мехитабель каждый раз подписывалась: «какого черта, арчи, какого черта». Вот и я подписываюсь: «какого черта, гильда, какого черта». Кстати, Птичка-паинька — это не Дисней, а Уорнер-бразерс.

— Вы знаете, где находитесь?

— По-моему, да. А вы кто?

— Доктор Мак-Грегор, завотделением несчастных случаев. А кто вы?

— Я вас не знаю, — сказала Анетта. — У вас красивые ровные зубы.

— Спасибо. Постарайтесь понять, что я говорю.

— Почему вы думаете, что я могу не понять?

— Потому что вы еще под действием наркоза. Так как же вас зовут?

— Анетта.

— Красивое имя, — одобрительно сказал доктор Мак-Грегор. — Может быть, и фамилию вспомните? И адрес? И может быть, уж совсем расщедритесь и назовете ближайших родственников?

— А какое вам до всего этого дело? — спросила Анетта.

— Мы предпочитаем знать такие вещи, — ответил доктор Мак-Грегор. — Вы в больнице, Анетта. Потеряли сознание в такси, которое остановили на улице. Сумки у вас в руках не было. Только немного мелочи в кармане. Так что вы для нас — загадка.

— Я не виновата, — сказала Анетта. — Я не могла найти сумку, а времени не было.

— Очень хорошо. Раз вы это вспомнили, может, назовете свою фамилию?

— Не-а.

— А где вы сейчас, помните?

— В больнице.

— Умница. Мы вас укладываем. Только надо подождать, пока освободится место в гинекологии.

— Очень приятно, — поблагодарила Анетта.

— Нам надо связаться с вашим мужем.

— А есть он у меня?

— Нам пришлось срезать у вас обручальное кольцо, пока вы находились под наркозом. И какие-то металлические браслеты. Надеюсь, вы не возражаете? Под ними было живое мясо.

— Жаль, но я больше ничего не помню, — сказала Анетта.

— Не тревожьтесь. Постепенно все вернется. Вы очень истощены, но хорошо одеты. Сестра говорит, все вещи дорогие, из модных магазинов. Мы такие видим нечасто.

— Истощена? Да я поперек себя шире. Я огромная, как гора, как расщепленная вершина, как Лилит, как Медуза. Я скоро затоплю весь мир.

— О Господи, опять бредит, — вздохнул доктор Мак-Грегор. — Возможно, это не только анестезия. Возможно, она вообще не в себе.

— Она под воздействием психотерапии, — сказала медсестра. — Мы проходили насчет архетипов в курсе психологической помощи перенесшим утрату. Я в этой больнице новенькая, плоды у вас тут куда девают? В инцинератор?

— На таком сроке? Гроб, заупокойная служба и психологическая помощь, — распорядился доктор Мак-Грегор. — Здесь все делается как положено.

— У меня что, мертвый ребенок? — спросила Анетта.

— Лежите, не пытайтесь подняться, — сказал ей доктор Мак-Грегор. — Ближайшие пару дней вам это будет не под силу. Вам было сделано неотложное кесарево сечение по жизненным показаниям. Вы истекали кровью. Острое заражение крови, скажите спасибо, что остались живы. Почему никто за ним не приходит? У нас тут предусмотрено участие родных. Ребенок не выжил, сердцебиение плода не прослушивалось. Очень сожалею. Ребенок, по-видимому, погиб несколько дней назад. Такие известия не полагается обрушивать на голову больной, вот почему я пытался разыскать вашего мужа. У вас ведь есть муж?

— Напряги слух, и прослушается твое сердцебиение. Если вслушаться хорошенько, оно расскажет тебе историю твоей жизни. Комедия это или трагедия, зависит лишь от того, на каком месте остановишься, на хорошем конце или на плохом. Но сердце не дает остановиться, — говорит Анетта в диктофон, который ей дал доктор Мак-Грегор. — Оно скачет во всю прыть и проносит тебя с собой, мимо окончательного вывода, который тебе нужен. Мне это не нравится, но не из-за каких-либо самоубийственных намерений, а просто от пристрастия к вразумительным концам, чтобы нити честь по чести были все подобраны — как в литературе, так и в жизни. Хотя вам, доктор Мак-Грегор, до моих умственных пристрастий нет, конечно, никакого дела, ваша сфера — телесная. Основное правило при сочинении полнометражного киносценария, так, во всяком случае, говорит Эрни Громбек, это когда на протяжении первых трех пятых действия все идет хорошо, остальные две пятых нужно употребить на то, чтобы все стало плохо. Если первые три пятых фильма все черно и беспросветно, значит, потом тебя неотвратимо ждет счастливый конец. Если бы я могла рассматривать гибель моего ребенка как первые три пятых сценария, я могла бы в дальнейшем рассчитывать на счастье. Или же три пятых кончаются в том месте, где Венди говорит: «О, родится в ноябре, крошка-скорпиончик с ядовитым жальцем»? А пять пятых заканчиваются словами новенькой медсестры в неотложном отделении: «А плоды куда тут девают? В инцинератор?» Тогда это точно прозвучало как пять пятых, но сердце продолжает биться, и не успеваешь оглянуться, тебя уже вынесло в какой-то другой фильм, и вполне возможно, что через три пятых уже пронесло, ты сидишь, опираясь на подушки, интересуешься, что происходит вокруг и что будет дальше. У человеческого плода нет множественного числа, это только для растений, но поди сыщи медсестру, да и вообще человека, который бы это знал, тем более — действовал, сообразуясь с таким знанием. Больничные работники слишком много видят, чтобы мелочиться. Она потом приходила и извинялась. Она думала, что я без сознания, а я просто лежала с закрытыми глазами.

— Попробуйте позвонить кому-нибудь из ваших близких по телефону, — посоветовал доктор Мак-Грегор. — Я не психотерапевт, но, по-моему, вам лучше не отвлекаться. У меня дел по горло.