Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт

Через год с лишним после начала войны в зарубежной прессе появилась информация о примерной работе императрицы и двух ее старших дочерей. Ольга и Татьяна были показаны как настоящие героини, «Прекрасные «Белые сестры» на войне», которые возглавляли армию «готовых помочь женщин, несущих белоснежный знак мира и красный крест спасения»[987]. Британский журналист Джон Фостер Фрейзер вспоминал, как «трехдневный День Флага для сбора для беженцев начался большой службой перед Казанским собором.

Идею оказать помощь находящимся далеко пострадавшим от войны высказала великая княгиня Татьяна, которой сейчас семнадцать… Она высокая и темноволосая, красивая и озорная, и русские обожают ее… Когда она начала собирать средства для приобретения питания и одежды для народа Польши, казалось, это было как по мановению волшебной палочки… На обращение прекрасной принцессы нельзя было не откликнуться… Не было в Петрограде витрины, где бы не была выставлена большая фотография этой молодой дамы с мягким сияющим взглядом, смотрящим немного искоса, как будто спрашивая: «Сколько вы пожертвовали?» [988]

Александра с радостью сообщала Николаю 13 января, что Татьянин день именин «отмечался в городе с большой помпой. Был концерт и представления в театре… Вместе с программками продавались портреты Татьяны с автографом»[989]. Деньги, вырученные от продажи открыток с портретами Татьяны, пошли в фонд ее комитета. «Я видел, как пожилые господа прогуливались по Невскому, приколов к своей широкой пухлой груди целый ряд маленьких фотографий княжны, подобно рядам медалей у полицейских Петрограда, — сообщал Джон Фостер Фрейзер, — и это замечательно»[990]. Другие, однако, считали, что императорская семья была «окружена многочисленными стенами, изолируясь от народа». Американец Ричард Уошборн Чайлд писал: «Царица и четыре ее дочери, Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, принимают известное участие в благотворительности, но в остальном русский народ знает их только по фотографиям»[991].

Имидж Татьяны в глазах общества тем не менее сильно улучшился благодаря крайне важной деятельности ее комитета. Роль Ольги в Верховном Совете по сравнению с ней была менее заметной, хотя это и было, безусловно, связано во многом с ее продолжающимся недомоганием. Их мать тоже вплоть до Рождества не бывала ни на собраниях в Петрограде, ни в госпитале во флигеле. Большую часть января и февраля она страдала от вновь начавшихся мучительных приступов невралгии и зубной боли, а также от проблем с ее «расширенным» сердцем, из‑за которого она была «постоянно в слезах» от боли[992]. Доктор Боткин назначил ей курс электротерапии для лечения невралгии, а ее стоматолог бывал у нее много раз. Все это время Александра продолжала принимать множество различных патентованных лекарственных средств, в том числе опиум, «настойку адониса и другие капли, чтобы успокоить сердцебиение»[993]. Анастасия болела бронхитом, Алексей также был болен: у него болели руки после катания на санках. «Обе руки перевязаны, и правая вчера очень болела», — сообщала Александра Николаю. Григорий, который после аварии, в которую попала Анна в предыдущем году, был постоянно под рукой, чтобы помолиться и дать мудрый совет, сказал ей, что боль Алексея «пройдет через два дня»[994]. Усилившееся влияние Распутина на императрицу в отсутствие мужа, его постоянные нашептывания Александре по военно‑политическим вопросам вызывали все больше сплетен в последнее время. «Ненависть растет не по дням, а по часам, — встревоженно заметила Валентина Чеботарева, — и распространяется на наших бедных несчастных девочек. Люди считают, что они думают так же, как их мать»[995].

Жизнь Татьяны и Ольги была по‑прежнему скупа на события и шла своим привычным чередом. Хоть иностранная пресса и напоминала своим читателям, что, несмотря на свои косынки военных медсестер, они тем не менее по‑прежнему считаются «самыми красивыми детьми королевских дворов Европы», продолжая строить предположения об их брачных союзах с балканскими государствами, но для Ольги мысли о любви по‑прежнему были прочно связаны с родной землей[996]. Митя Шах‑Багов поправился и был выписан из госпиталя в начале января, и Ольге было трудно справиться с мыслью о его новом отъезде. «У Ольги снова трагический вид», — с сожалением записала Валентина. Как ей показалось, отчасти это было вызвано сплетнями о ее матери и Распутине. В ней чувствовалось «страшное скрытое страдание. Возможно, приближающийся отъезд Шах‑Багова тоже влияет на это: верный рыцарь покидает ее. Он действительно молодец. Он почитает ее, как священный объект. «Ольге Николаевне нужно только сказать мне, что она считает Григория отвратительным, и на следующий день он уже был бы мертв: я бы убил его» [997].

Валентина чувствовала, что инстинкты Мити были «примитивными», но он был «честный человек». Татьяна тем временем оставалась трудолюбивой, скромной и «трогательно нежной». «Здесь все по‑прежнему, как всегда, — писала она отцу в феврале, — никаких новостей»[998]. Как‑то она пришла в госпиталь вечером, чтобы помочь простерилизовать инструменты и прокипятить шелковую нить, и «сидела одна в испарениях карболки», — вспоминала Валентина. Когда в другой раз Валентина попыталась заранее освободить ее от этой обязанности, «она поймала меня на этом. «Скажите, пожалуйста, что за спешка!.. Если вам можно дышать карболкой, почему мне нельзя?»[999] Татьяна проявила себя как отличная медсестра, и к осени ее назначили отвечать за анестезию пациентов на операциях. В то время как она чувствовала себя по‑прежнему уверенно, ее все еще слабая и все более подверженная меланхолии сестра погружалась в депрессию. «Ольга уверяет {меня}, что она останется старой девой, как ей кажется», — сделала запись Валентина, хотя они с Шах‑Баговым «гадали друг другу по руке, и он предсказал ей, что у нее будет двенадцать детей». Рука Татьяны была «интересной»: «линия судьбы вдруг прерывалась и делала крутой поворот в сторону. Они уверяли ее, что она сделает что‑то необычайное»[1000]. Пока же, однако, Татьянины дни были заполнены обязанностями и дома, и в госпитале, что почти не оставляло ей времени для себя. 16 января она описала свой обычный день: