Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

и увенчанные крохотной шляпкой с цветами. Калле с важным видом ставит на стол вещественное доказательство – большую бутылку.

– Эта дама брала воду из источника, – заявляет полицейский, – и не желает отдать бутылку. Кроме того, она рвала траву и цветы у самого Грота и не подчинилась приказу удалиться…

– Как ваше имя, мадам? – с тоской приступает к допросу Дютур.

– Меня зовут мадам Брюа, – отвечает дама с несколько смущенной простотой тех, кто предпочел бы скрыть слишком звучное имя.

– Мадам Брюа? – переспрашивает, подняв на нее глаза, Дютур. – Брюа? Вы имеете какое-либо отношение к адмиралу Брюа, бывшему министру морского флота?

– Он мой муж, – отвечает дама.

Виталь Дютур весьма смущен; он встает и придвигает даме кресло.

– Сделайте одолжение, мадам, присядьте.

Но мадам Брюа решительно отклоняет предложение:

– Меня арестовал вот этот господин и провел через весь город. Хочу, чтобы со мной и здесь обращались, как со всеми задержанными. Разрешите узнать, в чем моя вина?

Лысый прокурор всем своим видом показывает полное изнеможение.

– Мадам, – начинает он полушепотом, дав глазами знак злосчастному Калле исчезнуть, – мадам, вы носите великое имя. Ваш супруг, как всем известно, особа, приближенная к императору… Мы же, государственные служащие этого города, уже много месяцев ведем борьбу с одним из ужаснейших недоразумений нынешнего века. Ведем эту борьбу по поручению правительства, с ведома и по воле его величества. Некие прямо противостоящие друг другу в политике круги используют галлюцинации слабоумной девочки и слухи о якобы имевших место исцелениях как желанный повод для того, чтобы нанести удар правительству и самому императору в наиболее слабом месте господствующей системы. Я говорю о чрезвычайных законах, на которые опирается нынешнее правительство, законах о чрезвычайном положении. Но если власти, опирающейся на эти законы, будет причинен хотя бы малейший вред, она попадет в весьма сложное положение. Дабы оградить абсолютную власть от опасных промахов, мы и преградили доступ к гроту Массабьель… Но у грота появляются дамы вроде вас, мадам, принадлежащие к высшим слоям французского общества, и показывают простому народу, что они сами ни в грош не ставят эту высшую власть, ибо не выполняют ее постановлений. Что же остается делать нашему брату, мадам?

– Подать на меня в суд, – улыбается мадам Брюа, – ну, например, за оскорбление его величества…

Дютур, не моргнув глазом, выслушивает этот ядовитый намек.

– Буду вынужден, мадам, – говорит он после довольно длительной паузы, – взыскать с вас положенный штраф в размере пяти франков. Уплатите соответствующему комиссару полиции.

– С превеликим удовольствием, месье. Хочу добавить к пяти еще сто франков для бедняков Лурда. А теперь – верните мне мою бутылку, пожалуйста.

– Бутылка конфискована, мадам, – отвечает прокурор.

Дама улыбается уголками губ:

– Не думаю, что она и впрямь будет конфискована, месье. Я набрала в нее воды по поручению одной высокопоставленной особы.

Дютур полон решимости не отступать в этом вопросе. Он рывком берет бутылку со стола:

– Какой особы, разрешите узнать, мадам?

– Ее величества императрицы Евгении, – отвечает та. – Ведь я имею честь быть бонной маленького кронпринца.

Мгновенно пожелтевший лицом Дютур протягивает ей бутылку:

– Прошу вас, возьмите, мадам! – И добавляет, не подумав извиниться: – Не понимаю, почему в этом полоумном мире я должен быть единственным верноподданным, свято выполняющим свой долг!

Глава тридцать пятая

Дама побеждает императора

Окна императора выходят на Атлантический океан, и шум прибоя проникает в его комнату, ибо летняя резиденция расположена высоко над рифами. Несмотря на теплую ночь – на дворе сентябрь, – окна закрыты. Табачный дым стелется по всей комнате, скапливаясь вокруг люстры и богато изукрашенных керосиновых ламп, стоящих на двух письменных столах. Этот час одиночества между двенадцатью и часом ночи император особенно ценит. Как и многие люди, пристрастившиеся к курению, засыпает он поздно и с трудом, и его ум работает четко и продуктивно лишь после полуночи. В этот час в мозгу могущественнейшего повелителя современного мира рождаются самые фантастические планы. Желтоватая кожа на лице пятидесятилетнего императора, щеки которого обычно упруги и блестят как полированные, сейчас слегка обмякла и сморщилась. Черные крашеные волосы, надо лбом всегда тщательно зачесанные слева направо, взлохмачены. Усы, днем напомаженные и негнущиеся, острыми концами торчащие в обе стороны, теперь обвисли. На монархе шлафрок из легкого шелка и мягкие домашние туфли. Изображать в таком виде погруженную в глубокое раздумье персону, олицетворяющую судьбу всего континента, доставляет какое-то пикантное удовольствие – удовольствие от ощущения собственной власти.

Наполеон III ходит по просторной комнате от одного стола к другому, словно за ними сидят незримые призраки его секретарей, которым он еженощно диктует приказы начать великие битвы этого века. На том столе, что побольше, разостлана карта Северной Италии, усеянная таинственными пометками, сделанными красными, зелеными и синими чернилами. Карта была приложена к запечатанному пятью печатями плану военной кампании, задуманному Генеральным штабом и накануне лично доставленному в Биарриц военным министром. Что дела с Италией зашли так далеко, мир еще не подозревает. Даже графа Кавура, вершителя судеб в Савойе, покуда делают более податливым, подогревая на медленном огне неизвестности. А газеты пишут о современном складе ума и любви к природе у императора, ежедневно и подолгу принимающего морские ванны.

На маленьком столе под грудами документов и посланий тоже лежат карты Алжира, Экваториальной Африки и Центральной Америки. Фантазия императора многослойна и разностороння. Для его дяди Наполеона I мир был ограничен узкими рамками, он никогда не выходил за пределы Европы и Средиземноморья, не смог даже преодолеть Ла-Манш, чтобы покарать Британию. При всех знаках почтения, оказываемых памяти основателя династии, Наполеон III ощущает свое превосходство над Первым. Его дело – не сражения, победы в которых оборачиваются поражениями. Его дело – создание сети железных дорог, которыми он за каких-то семь лет покрыл всю территорию Франции. Его цель – не хвастливое завоевательство, а гармоническое расширение мира, цивилизованного французским духом и простирающегося до Конго, Восточной Азии, а возможно, и до Мексики.

Император то и дело склоняется над картой Северной Италии с пометками Генерального штаба. Да, войны с Австрией не избежать. Заносчивый умник Кавур слишком уверен, что именно он дергает за ниточки, управляя марионетками, и не подозревает, что он сам – марионетка в руках более могущественного. Цель Кавура – Италия, объединенная Савойской династией. Император ничего такого и в мыслях не держит. Он не помышляет одарить Виктора Эммануила новой великой державой. Правда, когда-то, в богатой приключениями юности, он торжественно поклялся карбонариям и обществу «Giovane Italia»[11] довести до победного конца движение за возвышение и объединение