Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

class="p1">– Круп у него, круп! – беззвучно повторяет Евгения.

Император, заметно побледнев, подходит к ней.

– В самом деле, дорогая, тебе бы следовало лечь и поспать, – ласково говорит он, кладя ладонь на грудь ребенка. – Наш Лулу будет вести себя молодцом. Правда, Лулу, пусть мамочка поспит…

Но Лулу категорически возражает.

– Нет, пусть остается. Не хочу, чтобы мама ушла спать! – повелительно выкрикивает он сквозь слезы.

Тут Евгения поднимает к императору вконец заплаканное лицо.

– О Луи, не откажи мне в одной просьбе! – восклицает она. – Брюа привезла бутылку родниковой воды из Лурда. Мы хотим дать Лулу выпить стакан этой воды…

– Ты уверена, что это необходимо, дорогая? – отвечает неприятно задетый император.

– Уверена, Луи. Уже многих эта вода исцелила. Такой же, как Лулу, двухлетний малыш мгновенно выздоровел…

– Об этом мы ничего определенного не знаем.

– У кого в душе есть хоть искорка веры, тот знает, Луи.

Императору едва удается скрыть смущение.

– Если другие выставляют себя на посмешище, дитя мое, то нам с тобой не следует, просто нельзя этого делать…

– За жизнь моего сына я готова выставить себя на посмешище, Луи.

Старик-врач заговорщицки подмигивает императору:

– Эта вода совершенно безвредна. И если ее величеству так сильно хочется, то можно спокойно дать ее принцу.

После этого предложения опытного доктора императору приходится отступить.

– Я бы только хотел, – выдавливает он наконец, – чтобы об этом не трубили на всех углах.

Но тут Евгения вспыхивает:

– Это было бы невеликодушно! И мало похоже на благодарность, Луи. Разве источник поможет, если его полезность заранее отрицают! Наоборот! Я клянусь перед Богом и людьми, что я поверю и в источник, и в Пресвятую Деву из Лурда, если она спасет мое дитя!

Мадам Брюа приносит стакан воды. Император, пожимая плечами, выходит из детской.

Через два дня императрица лично появляется утром в спальне императора, чтобы сообщить, что у Лулу нормальная температура.

– Луи, мальчику наверняка помогла вода из Массабьеля.

– Слишком легковесный вывод, душа моя. Ведь Лулу и раньше частенько болел и всегда с Божьей помощью быстро выздоравливал. Боюсь, ты несправедлива к порошкам, которые дает мальчику доктор.

– А ты – настоящий атеист, Луи.

– Атеизм – самая большая глупость, какую может себе позволить монарх, – улыбается император.

– Ты хуже чем атеист, Луи. Нет в тебе смиренной готовности возблагодарить Господа за ту милость, которую Он нам ниспослал. А ведь еще вчера ты весь день дрожал от страха, что у ребенка может оказаться круп или скарлатина…

Ранний визит императрицы повергает в некоторое смущение императора, за пять лет их брака считаные разы принимавшего супругу в своей спальне утром, когда волосы его еще не уложены и усы не подвиты.

– Ты несправедлива ко мне, дорогая, – раздраженно замечает он. – Я знаю, что лишь Господней милости мы обязаны жизнью Лулу. Но это убеждение отнюдь не обязывает меня отказаться от здравого смысла и поверить, что стакан питьевой воды из Пиренеев спас Лулу от скарлатины.

Правильные черты лица Евгении Монтихо затвердевают и заостряются.

– Значит, ты отвергаешь малейшую возможность того, что именно вода из Массабьеля за двадцать четыре часа сняла жар у Лулу.

– Это тоже несправедливо, – страдальчески кривится император, полузакрыв глаза. – Я считаю, что наряду со многими естественными объяснениями вполне возможно и сверхъестественное. Но не вижу причин принимать на веру чудо, покуда природа и медицина дают вполне исчерпывающее объяснение. Предоставим эту веру старым бабам! Наш ребенок выздоровел. Я знаю, что не обошлось без Божьей помощи. Но знаю также, что помогли врач и природа. Может быть, и Лурд тоже, но этого я просто не знаю…

– Зато я знаю, Луи, – с вызовом отвечает императрица, – и никто не запретит мне испытывать чувство благодарности, даже ты!

– Почему бы я стал запрещать тебе это, душа моя? – примирительно замечает император.

– Значит, ты готов, Луи, выполнить мое желание, – быстро вворачивает Евгения. – Ведь я от нас обоих поклялась, что, если лурдская вода поможет, ты отменишь запрет на доступ к Гроту…

Луи Наполеон уже с трудом сдерживается.

– Клятвы дают только от себя лично, сокровище мое, – говорит он, – а не от чьего-то имени. А кроме того, Лурд – это весьма деликатный политический вопрос. В настоящее время у меня есть очень серьезные основания не настраивать против себя либеральные партии.

– Мои основания, основания жены и матери, намного серьезнее, чем любая сиюминутная политика, – возражает Евгения, бледнея, и смесь своенравия, честолюбия и энергии, написанная на ее лице, делает его неприятным для супруга.

– Мое правительство, – хриплым голосом заявляет он, помолчав, – с самого начала заняло в этом деле отрицательную позицию. И не только правительство, душа моя, но также и французский епископат, который даже тебе не придет в голову упрекнуть в атеизме. Мы все зависим от общественного мнения. А общественное мнение в наш век восстает против замшелой мистики отсталых слоев населения. И делает это, борясь за новый дух времени. Этот дух поддерживает меня. Если я встану ему поперек пути, он меня уничтожит. Выслушай меня внимательно: если я прикажу снять заграждение с Грота, я опозорю свое собственное правительство, сиречь себя самого. Ты этого от меня требуешь? Требуешь, чтобы я вопреки элементарному политическому разуму дал пощечину духу времени и без всякой необходимости официально опроверг сам себя?

Евгения подходит вплотную к супругу и ловит его руки.

– Луи, – говорит она грудным голосом, – император зависит от более могущественных сил, чем общественное мнение. Ты и сам это чувствуешь. Иначе зачем бы ты стал советоваться с мадам Фроссар, предсказательницей и ясновидящей? В твоем положении, друг мой, нельзя себе позволить ни равнодушно вздохнуть, ни трусливо увернуться от ответа. Даже когда спишь, ты творишь историю. Суверен не может обойтись без помощи Неба. Ты сам это всегда повторял. И именно теперь ты хочешь без нее обойтись? Теперь, когда начинается самый великий год твоего правления? Опомнись! Во Франции бьет благословенный родник, дарующий людям одно исцеление за другим. Ты сам дал его воды своему сыну, когда его здоровью угрожала опасность…

– Дабы не погрешить против истины, то был не я, мадам, видит Бог, – уже скрежещет зубами Наполеон.

– Все равно, – парирует испанка, – главное – Лулу здоров. Та высшая сила, что руками невинной и отмеченной Божьей благодатью девочки заставила вдруг забить сильный родник, проявила к тебе милость. И ты посмеешь ее не возблагодарить? Ты в самом деле считаешь, что менее опасно дать пощечину самому Господу и его Святой Матери, чем твоему так называемому духу времени? Причем после того, как сам же поклялся ее возблагодарить?

– Не я поклялся, а ты, – уже