Наследница Вещего Олега - Елизавета Дворецкая

– Вот! – Ханука указал на сундук, и слуга открыл его. – Посмотри! – Купец вынул отрез двухцветного шелка и развернул; перед глазами засверкали синие птички, тяжеловесно порхающие по коричневато-золотистому полю среди резных листиков. – Это тебе! И вот это покрывало тебе! И вот это египетское ожерелье тебе! И вот эти серьги с эмалью, от лучших мастеров Крита, – любая жена в этом городе отдаст два зуба за такие серьги! И вот это греческое блюдо – сама царица ест с такого! Если не похуже!

Пестрянка в недоумении смотрела на сундук. Что он ей показывает? Зачем? Нахваливает, будто в лавке на торгу сидит – не думает ли этот спятивший от всех тревог жидин, что она сейчас будет у него покупать серьги и блюда?

– Все эти вещи мы подарим тебе, – раздался голос Элеазара. Ханука умолк, но тут же торопливо перевел речи тудуна. – Если ты будешь благоразумна и исполнишь волю твоего мужа.

– К… какую волю? – пробормотала Пестрянка, подавив первый порыв спросить: «Какого мужа?»

– Твой… господин Хельги пожелал, чтобы ты вышла к господину Асмуси и была покорна ему. За свое благоразумие он получил достойные дары. А это получишь ты, если последуешь его примеру, как подобает хорошей жене.

– Так он что же… продал меня за дары?

– Он спас свою жизнь! – нахмурился Элеазар. – Вздумай он противиться, я приказал бы убить его на месте! Прямо здесь! – Он в гневе показал пальцем на глинобитный пол перед своим сиденьем. – Вы навлекли на Самкрай это несчастье! Покорность и благоразумие – вот единственное, чем вы можете исправить зло и заслужить прощение! Чего ты боишься, глупая женщина? Ты пойдешь к мужу, который так любит тебя, что ради тебя изменил господину! И еще получишь такие подарки, какие я дал бы своей сестре, выдавая ее замуж за достойного человека! А если тебе так уж дорог твой… здешний муж, то знай: своей покорностью ты спасешь его жизнь! Я прикажу убить вас обоих, если наша сделка не состоится, понимаешь ты?

– Пора идти, господин! – сказал Шмуэль-тархан. – А не то те русы решат, что мы передумали, и еще сильнее обозлятся.

– Ступайте! – Элеазар махнул рукой.

Высокий, грузный Шмуэль придвинулся к Пестрянке.

– Слушай, женщина! Если ты пойдешь сама, то мои люди понесут за тобой вот эти вещи! – Он ткнул пальцем в сундук. – А если ты вздумаешь упираться, то они понесут тебя, а это цветное тряпье и всякие позвякушки останутся здесь. Потому что я, – он для наглядности показал пальцем себе в грудь, – их не понесу!

– Пойдем, госпожа, молю тебя! – Ханука легонько прикоснулся к ее локтю, подталкивая к выходу. – Если мы не успеем дотемна, сегодня ничего не выйдет, в сумерках ворота отворять нельзя.

По городу Пестрянку вели, закутав с головой в покрывало, и еще четверо тудуновых стражей шли по бокам, спереди и сзади, прикрывая ее щитами. Предосторожность была не лишней: по городу уже разнесся слух, что русы пришли за беглой женой своего военачальника, и вот ее собираются им выдать. Горожане и беженцы не столько радовались, что есть средство спасения, сколько негодовали: всю дорогу Пестрянка слышала возмущенные крики толпы, несколько раз в щиты над ее головой ударило что-то – видимо, комки навоза и незрелые яблоки. Она не понимала ни слова, но догадывалась, что честят ее последними словами. Надо думать, в глазах жидинов и христиан она – распутная жена из бесед вероучителей, навлекающая всякие беды на свой город.

Но вот это не волновало Пестрянку ни на волосок. Жалела она лишь о том, что из-за покрывала и щитов не может оглядываться по дороге. Она не знала, где сейчас должен быть Хельги, будет ли он провожать ее, попытается ли увидеть напоследок – но очень хотела увидеть его, даже понимая несбыточность этих желаний.

Привели ее к уже знакомым воротам – Мытным. Сам мытный двор уже давно, в первый же день, был занят русами Асмунда – им не составило труда преодолеть невысокую стену, которая всего лишь защищала от воров купеческий товар, не успевший до ночи пройти досмотр. Перед воротами громоздилась куча перевернутых повозок, пара срубленных деревьев, засыпанных битыми глиняными кирпичами. Все это немного отодвинули, чтобы освободить узкий проход к щели между створками. И наверху, на стене и башне над воротами, и вокруг ворот толпилось не менее сотни вооруженных хазар. Два десятка лучников держали луки наготове.

Глиняная и каменная крошка скрипела под ногами. Когда Пестрянка с Ханукой и стражей приблизилась, десятник глянул вверх и что-то крикнул; ему ответили с башни. Он сделал знак. Его люди вынули засовы, навалились, сдвигая тяжелую створку наружу. Когда щель раскрылась на ширину трех ладоней, десятник взял Пестрянку за плечо и выпихнул за ворота.

Она оказалась в уже знакомой длинной пещере: через нее они попали в город в день приезда. Но сейчас здесь было темно, как в настоящем подземелье: ведь наружный выход был закрыт. Пестрянка попятилась в испуге, вскрикнула, метнулась назад: казалось, сейчас ее замуруют в каменном мешке внутри стены, отрезав оба выхода наружу.

Хазары тоже сообразили, что одна она не выберется; стражи обменялись несколькими словами, в голосах их звучала досада. Потом створку открыли шире, и весь десяток, приведший Пестрянку, тронулся в черноту. Ее вели позади. Она шла на ощупь, спотыкаясь о неровности плит. Единственный источник света остался за спиной, а впереди царила глухая тьма. Но вот там послышался стук: стражи вынули засов внешних ворот, и между створок блеснул свет. Кто-то, неразличимый в темноте, вытолкнул Пестрянку в сияние солнечного дня.

Перед ней оказался мытный двор. Сейчас там было пусто – лишь разбросанный навоз, всякий мусор и щепки от разбитых ворот складов. Собранная в последние дни перед набегом десятина уже переместилась в русские лодьи. На противоположном конце, у ворот, стояли, прикрывшись щитами, человек пять в варяжских шлемах.

– Иди, иди! – крикнул кто-то за спиной Пестрянки.

Она пошла вперед, не оглянувшись. Черная пещера позади казалась частью того света, с которого она чудом вырвалась живой, но было страшно, хотелось поскорее пересечь это пустое пространство между живыми и мертвыми. В груди повисла холодная пустота; будто Навь, отпуская ее тело, оставила себе душу. Ворота позади нее уже закрылись, скрежет и грохот засовов звучали так, словно упустившая ее Марена с досады скрежещет своими железными зубами. И Пестрянка побежала, забыв о том, что ей полагается бояться Асмунда сильнее, чем оставленного за спиной; так и мерещилось, что пасть стены рванет вслед за ней и вновь поглотит.

Лица русов, ждавших ее у ворот двора, казались знакомыми, но она не помнила никого по именам. Когда ей оставалось шагов десять, двое устремились вперед. Она в испуге застыла; двое хирдманов забежали ей за спину, сомкнули щиты и подтолкнули ее.

– Шагай вперед! – сказал один.

– Гакк! – поддержал второй.

Они вышли за разбитые ворота мытного двора и двинулись к стану. Здесь уже толпилась сотня человек – ее ждали и все хотели видеть ее появление. От толпы отделилось несколько человек, и вот тут Пестрянка различила в гуще людей Асмунда: он выделялся среди хирдманов благодаря шлему с богатой позолоченной отделкой и красному плащу.