Печать Медичи - Тереза Бреслин

— Мы должны отпереть дома, — сказал я.

— Нет, — возразил он. — Не должны.

— Мы не можем позволить, чтобы эти люди умерли от голода там, взаперти. Среди них наверняка есть и те, кого чума обошла стороной.

— Если мы попросим наших людей отпереть дома, они взбунтуются, — возразил Паоло. — Они могут даже перерезать всех тех, кто окажется внутри, чтобы не дать им убежать.

— Но мне невыносимо думать о том, что несчастные умирают от голода, когда кругом полно всякой еды!

— Есть другой способ, — сказал Паоло.

Он объяснил мне, что прикажет своим солдатам отодрать в заколоченных домах по одной доске от каждой ставни и сказать находящимся внутри, что через эту щель им будет подана пища. Но солдаты предупредят этих людей, что если кто-нибудь из них попытается покинуть дом, то будет немедленно казнен.

— Им нужна не только пища, — сказал я. — Еще и медицинская помощь.

— Они не могут получить ее, Маттео. — Паоло серьезно посмотрел на меня. — И как ты не понимаешь? Ты должен помогать нашим врачам в лечении раненых французов, иначе войсковой интендант не подпустит нас к продовольственным складам. А кроме того, если будешь без конца ходить к этим чумным, ты или умрешь от истощения, или будешь убит кем-нибудь, или сам подхватишь заразу. Ты переберешься на какое-нибудь чистое, безопасное место и там сможешь лечить людей.

— Но я…

— Маттео, все должно быть так, как я сказал, — отрезал Паоло.

В этот раз я подчинился ему. И обнаружил, что у многих больных вовсе не чума, а дизентерия, лихорадка, чесотка или какая — нибудь другая кожная болезнь, заставившая городские власти впасть в панику и объявить всех этих людей нечистыми.

Однажды ко мне пришел высокопоставленный французский офицер и заявил:

— Вы лечите испанских солдат, хотя множество французов ждут своей очереди. Я запрещаю вам лечить испанцев.

— Я не врач, — ответил я, — и лишь помогаю тем, кто приходит ко мне в полном отчаянии. Когда ко мне приносят больного, он наг передо мной, и мне все равно, какой он расы и какого гражданства. Я лечу больных, и, если вы запретите мне это делать, я не буду лечить никого.

И он отступил.

Победа под Равенной досталась французам.

Когда король Людовик услышал о гибели своего племянника Гастона де Фуа, он не сдержал слез и сказал, что это не только личная потеря, но и потеря для всей Франции. Он объявил при дворе день траура. А после этого заявил своим министрам, что отныне ни одной капли французской крови не будет пролито на итальянской земле.

Паоло написал родителям Стефано и Сильвио и сообщил им о гибели их сыновей. Мне вспомнился тот день в деревне, несколько месяцев назад, когда невеста Стефано шутливо обматывалась привезенным им белым шелком и весело спрашивала его, представляет ли он ее в свадебном наряде.

А я решил написать Элизабетте и рассказать ей о гибели Шарля. Я знал, что она будет скорбеть о нем, потому что, хотя они встречались и разговаривали всего один раз в жизни, между ними существовала постоянная переписка. В письме я изобразил его настоящим героем, наградил опасными подвигами и придумал ему быстрый и безболезненный конец. При этом я не испытывал никакой вины за свое приукрашательство.

Ведь Шарль и в самом деле был храбрым и добрым капитаном, он заслужил посмертную славу и добрую память.

Я не стал возвращаться в Феррару с нашими основными частями, а задержался в Равенне. Мне надо было удостовериться в том, что последние страдания умирающих от чумы горожан облегчены хотя бы немного. Но другая причина задержки заключалась в том, что мне нисколько не хотелось участвовать в триумфальной процессии. Поэтому я вернулся в Феррару лишь спустя несколько недель. Тогда я и узнал о том, что в Равенне был взят в плен один очень важный человек, могущественный союзник Папы Юлия, которому Папа был нужен для того, чтобы с его помощью вновь утвердить свою семью в качестве единственных, по его мнению, законных правителей Флоренции. Это был кардинал Джованни де Медичи.

В соответствии с его статусом сына Лоренцо Великолепного, самого влиятельного в свое время правителя Флоренции, кардиналу Джованни де Медичи были предоставлены королевские апартаменты и свобода передвижения.

Не успел я прибыть в Феррару, как тут же был вызван в Кастелло. Мне сообщили, что кардинал участвовал в соколиной охоте в Барко и повредил ногу, когда хотел сойти с коня.

Он был очень тучным, и, увидев его впервые, я подумал, что такой толстяк скорее мог повредить что-нибудь у своей лошади.

Камердинер герцога встретил меня со словами:

— Я наслышан, что вы не простой лейтенант кондотьеров, мессер Маттео! Вас просят помочь в лечении кардинала Джованни де Медичи. Рваная рана на ноге воспалилась и начала гноиться. А нам стало известно, что вы обладаете обширными познаниями в медицине. Прошу вас взглянуть на рану и сказать нам, какое лечение следует применить.

Я мог бы сказать, что ничем помочь не могу. Но было бы крайне глупо вызвать раздражение герцога и герцогини. Необходимость оказаться в такой близости от человека по имени Медичи взволновала меня, и, когда камердинер вел меня в кардинальские покои, я очень нервничал.

Кардинал лежал на кровати. В комнате также находились герцогиня и ее кузина, пришедшие навестить больного.

Напрасно я беспокоился. Кардинал не испытывал к моей персоне ровно никакого интереса. Он был близорук и к тому же не собирался смотреть, как я буду обследовать его ногу.

Он лежал, отвернув голову, а одна из придворных дам донны Лукреции держала его за руку.

Если бы я был слугой, то, пока я делал бы свою работу, на меня не обращали бы никакого внимания. Но моя врачебная репутация означала, что у меня появился уже некий статус.

Герцогиня разглядывала меня, когда я наклонился, чтобы рассмотреть рану поближе, а потом сделала замечание. Она была прекрасно образованна, легко могла переходить с одного языка на другой; поскольку она желала, чтобы это замечание было понятно лишь ее родственнице, она выбрала для него каталонский.

Но я понимал каталонский.

— Посмотрите-ка на нашего юного доктора, Доротея, — произнесла она томным и чувственным голосом. — Какие у него красивые ноги! И туникой не скроешь!

Я так растерялся, что, несмотря на все старания, не смог утаить смущения.

Герцогиня взглянула на меня с любопытством. Она догадалась, что я понял ее.

Кузина Доротея спасла положение.

— Он краснеет! — весело воскликнула она. — По вашему жесту, мадонна, он сообразил, о чем вы говорили!

Они рассмеялись над моим смущением.

Вторая дама с притворной робостью подошла ко мне.

— Говорят, у вас исцеляющие руки, мессер Маттео. Не положите ли вы их мне на голову? У меня голова так и раскалывается!