Черный легион - Богдан Сушинский

— Обычная история: на троне сидят короли, но королевствами правят фаворитки. Если в Ватикане происходит то же самое, это навевает на грустные размышления.

— Не всегда. Уже известную вам блудницу герцогиню Бор-джиа богобоязливые католики называли «матерью народа». И ничего, сошло.

— Меня это огорчает.

— Но Паскуалина мало похожа на властную фурию. Она скорее ангел-хранитель. Преданность ее «своему папе» беспредельна. Она заботится о его пище, занимается костюмами, только из ее рук Пий XII принимает лекарства.

— Если уж человеку везет — то везет до конца.

— Говорят, она лично будит его по утрам и, словно заботливая няня, сама укладывает в постель по вечерам. А после каждой аудиенции дезинфицирует спиртом его руки.

— Увы, сейчас папе шестьдесят семь. Не думаю, чтобы все эти знаки внимания вызывали в нем особый прилив чувств.

— Напрасно вы так считаете, мой штурмбаннфюрер. — И только теперь Скорцени понял, что Фройнштаг откровенно симпатизирует сестре Паскуалине. Она как бы говорит: а ведь рядом с тобой женщина, способная быть не менее преданной, почему же ты не замечаешь этого?

— Когда у них началась вся эта святопрестольная идиллия? Я ведь тоже не лишен чувства зависти.

— Давно. Они встретились в каком-то санатории в швейцарском городке Раршахе, где сорокалетний Эудженио Па-челли лечился после автомобильной катастрофы. Паскуалина Ленерт была тогда всего лишь никому не известной двадцатипятилетней медсестрой. И вовсе не красавицей, хотя утверждают, что она невысокого роста, очень ладно скроена, сдержанна, прекрасно воспитана.

— Вкус-то у меня не хуже, чем у Эудженио Пачелли, а что толку.

— Не брюзжите. Мне и самой завидно. Не для того, чтобы добиться вас, а ради истины добавлю, что она так же неплохо знает кухню, портняжит, печатает на машинке, увлекается светскими романами и, само собой, кое-что смыслит в медицине. Как вы считаете, мой штурмбаннфюрер, этих достоинств достаточно, чтобы навсегда влюбиться в женщину?

— Нет.

— Почему?

— Где гарантия, что она столь же хорошо владеет оружием?

Всматриваясь, в его лицо, Фройнштаг попыталась поймать на нем улыбку. Она радовалась любой возможности увидеть его просветленным. Неважно, что диверсанты называют между собой улыбку исполосованного шрамами шефа зловещей. Да и сама она как-то в порыве гнева умудрилась назвать ее «улыбкой Квазимодо на лице камикадзе».

— Об оружии мне пока вообще ничего не известно, — вынуждена была признать Лилия.

— Вот что значит увлечься женскими аксессуарами.

— Но в таком случае, мой штурмбаннфюрер, каждую женщину вам придется испытывать на предмет ее достоинств не в постели, а на полигоне.

Теперь они смеялись вместе. Что бы там ни думали о них в группе и вообще на этой вилле, а им было хорошо вдвоем. Кажется, по-настоящему они почувствовали это только сейчас. Настолько хорошо, что Скорцени и Фройнштаг подумали об этом со взаимной грустью.

Гром отгрохотал, словно неслаженный орудийный залп, и потом долго откатывался в глубину поднебесья, оглашая окрестности виллы гулким неукротимым эхом.

Скорцени приподнялся на локте и настороженно прислушался. Где-то в подсознании его оживал страх фронтовика, прислушивающегося к звукам приближающегося боя.

— Фронт чудится? — уловила его состояние Лилия.

— С чего вы взяли, Фройнштаг? — недовольно проворчал Скорцени. Он не любил, когда врывались в его чувства. Терпеть не мог, когда отгадывали его мысли. Исключительное право на это занятие штурмбаннфюрер давно присвоил самому себе.

— Идет, — пощадила его Лилия. — Вернемся к Паскуалине. Остановимся на том, что будущий папа римский испытывал ее не на полигоне.

— Что будущий папа римский испытывал свою Паскуа-лини, — произнес Скорцени имя «папессы» на итальянский манер, — прежде всего верностью Святому престолу и личной святостью, — богоугодно согласился он.

— На верность лично ему — так будет точнее. Вот почему теперь Паскуалина — единственный человек, которому Пий XII доверяет печатать строго секретные документы. Вот почему ей известно больше, чем кому бы то ни было в святом городе, чем любому кардиналу. Она же возглавляет при папе совершенно секретную, неофициальную, так сказать, службу безопасности.

— Даже так? Что же вы молчали?

— Чтобы сейчас вы могли поражаться моей информированности.

— Не язвите, Фройнштаг, — нежно погладил ее по щеке Скорцени. Он был пресыщен постельными играми Лилии и осознавал, что давно обязан был оставить сие поле боя. Но кто бы мог предположить, что эта девушка окажется такой собеседницей. — Как у нее это получается? Я имею в виду службу безопасности.

— Почти профессионально. Десятки преданных, обязанных ей своей карьерой людей информируют Паскуалину обо всем, что может представлять хоть малейший интерес для папы. Авторитет «папессы» поддерживается тем, что многие знают, сколь внимательно прислушивается папа к ее рекомендациям. Которые довольно часто определяют сам характер решения. Кто-то даже умудрился присвоить ей титул «единственного мужчины Ватикана». И это святая правда.

— «Единственный мужчина Ватикана»? Прекрасный титул! — согласился Скорцени и, задумчиво помолчав, добавил: — Знаешь, услышав о нем, я изменил свое отношение к этой женщине. Даже скорее не отношение, а само представление о ней. Во всяком случае перестал видеть в ней всего лишь любовницу, папертную потаскушку. Теперь я пытаюсь понять, в чем корни преданности. В благодарности за то, что Эудженио Пачелли помог возвыситься до подножия папского престола? Нет? В чем же тогда?

— Ты уверен, что ответ мне известен?

— По-моему, тебе известно все, моя папесса.

Фройнштаг брезгливо поморщилась.

— Может, искренняя любовь?

— Такой поворот исключается.

Скорцени недоуменно пожал плечами.

— Мне приходилось видеть фотографии папы. Фотографии молодости, ясное дело. Если его и можно назвать красавцем-мужчиной, то лишь в сравнении со мной.

— Рядом с вами, Скорцени, все мужчины могут чувствовать себя просто Аполлонами.

— Вот видите…

— А если серьезно, я тоже думала над этим. Вначале, конечно, было увлечение. Обоюдное. Но эти люди понимали, что они никогда не смогут пожениться, поскольку такое исключено.

— А ведь действительно… — почти сочувственно согласился Скорцени.

— Но, заметьте, штурмбаннфюрер, — в отличие от множества других мужчин, Пачелли решил бороться за право постоянно видеть рядом с собой любимую женщину. И путь у него был только один — заключить своеобразный духовный союз: к вершине той цели, которую избрал для себя Эудженио, они поклялись идти вместе. Помогая друг другу. Полностью полагаясь друг на друга. Оставаясь беспредельно преданными своей цели и, естественно, друг другу. Разве вам не хотелось бы иметь рядом с собой такого человека, мой штурмбаннфюрер?