Черный легион - Богдан Сушинский

— Но ведь в конце концов вам все стало известно, — попыталась угомонить его Лилия. — К чему завершать нашу встречу такой глупой ссорой?

— …Иначе для всего остального мира, — продолжал свою мысль Скорцени, — великой тайной останется: с какой стати вы вдруг оказались не у дел. И вообще, куда вы исчезли?

— Это уже угроза?

Скорцени молчал, словно бы не расслышал ее вопроса.

— Это угроза, — угрюмо констатировала Лилия.

Скорцени решительно поднялся с постели и начал лихорадочно одеваться.

На что он решился и куда торопится — об этом Лилия спросить не решилась. Одно она прекрасно знала: Скорцени принадлежит к тем редкостным людям, которые никогда попусту не угрожают.

— Прекрати, Отто, — чисто по-женски укорила его Лилия. — Оставь в покое одежду и вернись под одеяло.

— По вашей вине, Фройнштаг, из-за вашего идиотского каприза, мы потеряли время, терять которое не имели права.

— Не так уж и зря мы теряли его, наше время, — игриво возразила Лилия.

— Слушайте, Фройнштаг, игры кончились, — с напускной суровостью предупредил девушку Скорцени. — Ваши капризы меня совершенно не интересуют. На каждый мой вопрос отвечайте четко и ясно. — Он оставил в покое одежду и присел у ног девушки. — Катарина хорошо знакома с Паскуали-ной Ленерт?

— Я ведь уже сказала.

Скорцени задумчиво помассажировал свои шрамы.

— Они знакомы настолько, что Катарина считает ее своей подругой?

— Достаточно для того, чтобы при необходимости Паскуа-лина имела право добиваться встречи с ней, — вас это интересует, Скорцени? Только с самого начала учтите: «папесса» достаточно нелюдима.

— Где она сейчас?

— В папском дворце, естественно.

— Я о Катарине.

— Здесь, на вилле. В соседнем корпусе. С подругами. Развлекают архитектора. Или ваших коршунов, штурмбаннфюрер.

— Чудесно. Вы сейчас же разыщите ее и приведете сюда.

— Ночью?

— Сейчас же, унтерштурмфюрер Фройнштаг.

— Яволь.

— Так-то лучше, — неожиданно закончил разговор Скорцени, наблюдая, как Лилия поспешно, по-солдатски, одевается. — Кстати, вам не кажется, Фройнштаг, что только что вы получили ответ на вопрос, который так мучил вас? А конкретнее: хотел бы я иметь женщину, подобную Паскуалине.

— Вы страшный человек, Скорцени.

— Я всего лишь диверсант, унтерштурмфюрер Фройнштаг. Профессиональный диверсант. Как ваш любимец Пачелли — профессиональный святоша. И требую, чтобы вы четко отделяли сантименты от долга, а чувства — от служебных обязанностей. Всегда. Даже в постели.

— Особенно в постели, — не могла отказать себе в удовольствии Фройнштаг.

Почти весенняя оттепель, с раскатами грома и долгими дождями в течение одной ночи сменилась холодным римским бессезоньем. Может быть, поэтому дорога, ведущая мимо Ватиканского холма в загородную резиденцию Пия XII «Кастель Ган-дольфо», казалась в это хмурое утро совершенно безлюдной.

«Пежо», который вел Штубер, лишь время от времени обгонял грузовые, в большей части армейские, машины да запряженные осликами повозки, на которых крестьяне из пригородных сел спешили пораньше добраться до столицы, чтобы удачно сбыть товар.

Почти три дня подряд Катарина пыталась связаться с сестрой Паскуалиной и договориться о встрече. Вчера это ей, наконец, удалось: помог, как объяснила девушка, служащий гражданского губернаторства Ватикана, возглавляемого инженером Галеацци, дядей личного врача папы Рикардо Галеацци-Лизи. Только тогда, когда по просьбе дяди с ней побеседовал сам Галеацци-Лизи, «папесса» согласилась принять свою подругу, с которой теперь ее почти ничего не связывало, и побеседовать с ней как с «заблудшей христианкой».

— Она очень настороженно восприняла ваше стремление встретиться с ней, — предупредил Катарину этот служащий. — Я бы сказал даже — с подозрением.

Катарину это огорчило. Но Скорцени был тверд: встреча должна состояться.

Сестра Паскуалина сама определила ее место — в «Кастель Гандольфо», где папа римский готовился сейчас к важному заседанию консистории[49], на котором собирался выступить с большой политической аллокуцией[50]. Выступать сейчас с политическими аллокуциями, да и вообще касаться политических проблем было делом крайне опасным. Вот почему до поры до времени Пию XII приходилось избегать в своих энцикликах[51](в составлении которых он настолько преуспел, что по их численности с ним не мог сравниться ни один папа-предшественник) и аллокуциях каких-либо принципиальных осуждений фашизма или хотя бы размышлений по поводу его развития.

Но сейчас, когда Муссолини оказался свергнутым и англо-американские войска уже нацелены на Рим, папа решил, что пора действовать более решительно. Никто не мог предсказать папе римскому, каким он предстанет перед Богом. Зато земному, смертному Эудженио Пачелли вполне хватало прозорливости, чтобы четко вообразить себе, каким он предстанет перед кардиналами, епископами и миллионами христиан во всем мире, если после окончательного поражения нацизма им станет ясно, что всесильный папа просто-напросто отмолчался, не пытаясь протестовать против зверств фашистов, не оказывая посильной, хотя бы сугубо моральной, помощи тем, кто решился вступить в борьбу с ними.

Вот почему в последнее время тон его энциклик стал намного резче и тверже. А взгляды все глубже проникали в мирские проблемы министерств иностранных дел, штабов главного командования и идеологических центров как фашизма, так и коммунизма, к которым папа относился теперь с одинаковым недоверием и даже не пытался особенно скрывать этого.

Узнав, что Скорцени предполагает встретиться со всесильной «папессой», Гиммлер охотно дал добро на это, намекнув, что, среди прочего, его контакты должны быть использованы для давления на Пия XII. Папа обязан понять, что СД и гестапо вплотную заинтересовались его особой и что немецкий народ, который столько сил отдал борьбе с дьявольской идеологией коммунистов (самых непримиримых врагов Святого престола), не потерпит, чтобы папа или кто бы то ни было из кардиналов публично предавал его анафеме.

«Даже если операция по похищению папы и не состоится, — намекнул Гиммлер в разговоре с генералом Штудентом, связавшимся с ним по просьбе Скорцени, — то Пий XII должен обратить свои взоры на судьбу предыдущего настоятеля Святого престола, задуматься над ней и сделать надлежащие выводы. Пусть Скорцени даст ему понять, что повторять роковую ошибку предшественника не достойно даже нищего, стоящего на церковной паперти, не говоря уже о человеке, восседающем на церковном престоле».