Княгиня Ольга и дары Золотого царства - Елизавета Дворецкая

* * *

А Мистина, которого киевские христиане так опасались, при известии о возможном замужестве Эльги подумал совсем о другом.

Вопреки обыкновению, по которому он первый узнавал все речи и замыслы Эльги, эта весть до него дошла кружным путем. На Свенельдов двор явился Олег Предславич, желая поговорить с Улебом. Однако говорить ему пришлось главным образом с его отцом – как теперь выяснилось, названым.

– Княгиня меня в Киев пригласила, чтобы снова речь завести о замужестве моей дочери, – начал Олег, усевшись в гриднице, где двадцать лет назад Свенельд, тогда старший киевский воевода, возглавлял застолья.

– И мы, весь род ее, поддерживаем это решение, – кивнул Мистина, нынешний обладатель хозяйского места. – Для мира в Русской земле ничего нет лучше, чем обе ветви потомков Олега Вещего соединить.

– Но тут есть препятствие, и ты его знаешь. Моя дочь крещена, а твой сын не последовал примеру княгини и своей родной матери…

– Однако моя жена остается моей женой, хотя она теперь крещена, а я – нет, – возразил Мистина.

– Отец духовный не благословит мою деву на брак с язычником, и я против его воли свою власть отцовскую применить не смею…

Глядя в спокойные, жесткие серые глаза воеводы, Олег не знал, как продолжать беседу. Он не мог сказать Мистине «твой сын должен креститься, иначе князем станешь ты сам, а мы этого не хотим». Бросил взгляд на Уту – она приходилась ему, как и Эльга, двоюродной теткой, хотя была лет на тринадцать моложе. Может, стоило поговорить с Утой? Открыть ей глаза на опасность лишиться мужа? Но Олег не мог уверенно сказать, каковы отношения этих троих, скрытые от глаз даже близкой родни. Малейший проблеск ревности или недовольства со стороны Уты дал бы им оружие в руки. Но ждать этого теперь – когда открылось, что сама Ута еще двадцать лет назад «провинилась» перед Эльгой, родив дитя от мужа сестры?

– Улеб… – Олег Предславич посмотрел на парня. – Моя дочь сердцем тянется к тебе. Она мало склонна к замужеству и предпочла бы служить Христу. Если она не станет твоей женой, то, я думаю, мы с моей княгиней никогда не дождемся ни зятя, ни внуков. Но если ты примешь крест, то получишь жену добрую, княжий стол, счастье в земной жизни и спасение души – в жизни вечной. Неужели на такую долю еще уговаривать надо?

– Я не изменю богам, моим предкам и всей дружине, – тихо, но твердо ответил Улеб.

Наедине с собой он мог колебаться, думая о Горяне, но под взглядом отца обретал твердость. Ибо Мистина сам по себе олицетворял русскую дружину во всей ее мощи и славе.

– А если ты отвергнешь крещение, то не получишь ничего! – В отчаянии Олег Предславич забыл об осторожности. – Ничего! Княгиня возьмет себе нового мужа, и все мы останемся у пустого горшка…

– Что? – перебил его Мистина. – Какого, йотуна мать, нового мужа? Ты о чем, Олежко?

Олег с упавшим сердцем воззрился на него: осознал, что невольно выдал свою тайну. Но тут же ободрился: судя по потрясенному виду Мистины, тот и не знал о желании княгини, и не ждал от этого ничего хорошего для себя.

– Она сама сказала…

– Что она сказала? – Мистина шагнул к нему, не веря, что подобный замысел мог возникнуть у Эльги без его ведома.

– Сказала, что если моя Горяна за Улеба идти не хочет, то она, Эльга, возьмет себе мужа и будет с ним править до возраста своего внука, Яра Святославича.

– Кому сказала? Когда?

– Горяне моей. Вчера.

Мистина помедлил несколько мгновений, взглянул на жену, но и Ута являла собой воплощенное недоумение.

– Я схожу, отец… – Она встала.

– Сам схожу. – Не прощаясь, Мистина кинулся вон из гридницы.

Было слышно, как он кричит во дворе:

– Вешка, коня!

* * *

Олег Предславич сказал Мистине больше, чем сам думал. И посчитал бы, что на оплошность его толкнул сам Господь, если бы понял, как сильно ему удалось напугать непробиваемого воеводу. Ведь если кто и был осведомлен о мыслях и желаниях Эльги почти столько же, сколько она сама, то разве что Мистина. И он точно знал, в каком случае она попыталась бы утаить подобный судьбоносный замысел от него.

Сегодня вечером у Эльги, как всегда по воскресеньям, давался пир для киевских христиан – всех прихожан Ильинской церкви, с которыми вместе она присутствовала на службе. В основном там числились купцы, посещавшие Царьград, Болгарское царство, Мораву, но значились среди приглашенных люди и других званий. Много было самих моравов, чехов, болгар, даже кое-кто из крещеных хазар. Видя, как за княжеский стол запросто садятся купцы и кузнецы, и другие киевляне порой прикидывали, до чего почетно иметь с княгиней одного бога. Особенно сейчас, когда она вновь осталась единственной обладательницей верховной власти над русью и славянами.

Эльга собиралась на пир: уже надела далматику из синего шелка с золотыми львами, и теперь Бажаня расчесывала ее волосы, чтобы заново уложить под убрус. Мистине не требовалось доклада и разрешения, чтобы сюда войти, Эльгины отроки обычно лишь кланялись при виде старшего воеводы и ближайшего родича княгини. Но сегодня они просто разбегались с его пути.

Услышав грохот у двери, Эльга подняла глаза:

– За тобой что, гонятся? Подожди в гриднице, я сейчас выйду.

– Нет, это они все выйдут, – Мистина бросил свирепый взгляд на Бажаню, и та опустила гребень. – Все к… х-хренам ползучим, мне с княгиней перемолвиться надо.

– Да что с тобой такое? – Эльга встала, с изумлением глядя на кипящего негодованием свояка. – Не случи… лось ли чего?

Мелькнула мысль – весть о Святославе! – но Эльга ее отвергла. Если бы пришли вести о сыне, дурные или добрые, Мистина был бы удручен или весел. Но он был непритворно разгневан!

Она молчала, не отменяя этого приказа, и челядь заторопилась на выход. Скрябка забрала Браню, тоже одетую в нарядное шелковое платье.

Эльга огляделась, взяла приготовленный на ларе белый шелковый убрус и накинула на распущенные волосы. Заплести ей косы Бажаня не успела, но сидеть перед мужчиной простоволосой неприлично, даже если это свояк. Иные жены биты бывают, если перед свекром без пояса или босые покажутся…

Но Мистина молчал, будто забыл, зачем пришел, а лишь смотрел на пряди светло-русых волос, струящиеся из-под убруса до самого ее пояса. Может, к тридцати семи годам Эльга потеряла два-три зуба, возле глаз появились тонкие морщинки, будто лучики смарагдовых светил, но косы остались те же, что и двадцать лет назад. Стараясь отдышаться после скачки, он безотчетно стал расстегивать золоченые пуговки на своем полураспашном кафтане из белой шерсти с рыжевато-золотистым шелком на груди. Ему как будто было душно и жарко, хотя в избе, где печь протопили утром, сейчас уже стало прохладно.

– Что ты застыл? – окликнула его княгиня. – Примчался, будто орда угорская, напугал всех… и замолк! Воды хочешь?