Приручить Сатану - Софья Бекас

чуточку быстрее… И она будет знать, что на этом свете есть человек, всецело преданный ей… О, только бы mon amour не была жестокой и не отвергла мой дар… Тогда… Тогда, mes amis, je suis fier de dire que ma vie n’a pas été vaine.

— Что ты сказал?.. — шёпотом переспросил Писателя Шут, который в жизни не учил ни одного иностранного языка.

— «Тогда, мои друзья, я с гордостью скажу, что моя жизнь не была напрасной», — ровным голосом перевёл Амнезис, даже не глянув в сторону Шута. Тот примиряюще поднял руки.

— Ну, а ты, Дуня? — обратилась Ева к рыжеволосой девушке, сидящей справа от неё. Дуня опустила голову и задумчиво распустила пучок, позволив медным прядям упасть ей на плечи.

— А я всё так же: работаю по-тихонечку, провожу эксперименты, проекты разные… Моя жизнь… В ней мало что поменялось, за исключением одного. Произошло тут одно событие… Давно ещё, совсем давно… Я обязательно расскажу тебе о нём, но только чуть позже, хорошо? Ты обязательно всё узнаешь и поймёшь, но всему своё время.

Странно и одновременно приятно было Еве сидеть спустя четыре года тишины, пустоты и неизвестности в кругу старых друзей: перед поездкой в Ялту она совершенно не представляла, как будет заново знакомиться с ними, о чём они станут разговаривать и будут ли они друзьями, как прежде, но всё произошло очень быстро и незаметно, и вот она уже вовсю болтает с Дуней о всякой мелочи и звонко смеётся с подколов Шута, словно и не было этих четырёх лет.

Ева остановилась пустым взглядом на зеленоватой стене напротив.

«Словно и не было этих четырёх лет».

Словно и не было.

Этих.

Четырёх.

Лет.

Глава 25. Страсти по Матфею

Каким бы смертным ни был человек,

Душа бессмертна, друг, не спорь со мною.

Я прожил на земле не первый век

И много раз встречал жену с косою.

Я полюбить успел холодный взгляд,

По разноцветной жизни вечный траур,

И даже чувство юмора, представь,

Успел понять, ложась в холодный мрамор.

Еве снились похороны. Она стояла в пустой, небогато украшенной церкви напротив открытого гроба, в котором кто-то лежал, однако кто именно, она не видела, потому что лицо умершего или умершей было скрыто полупрозрачной чёрной фатой. В руках Ева держала Библию, почему-то вверх ногами, но переворачивать не спешила; узкие высокие окна где-то под сводом храма практически не пропускали внутрь потоки света. В полумраке Еве иногда мерещились чьи-то движения, словно тонкие худые люди, устав долгое время стоять на одном месте, переминались с ноги на ногу, однако она подносила свечу, и все силуэты сразу же смешивались в единую непроглядную тьму, из которой иногда на девушку смотрели два белых светлячка. Кроме Евы в церкви никого не было; она ещё раз обошла маленькое помещение по кругу, но везде было пусто, словно похороны уже закончились или ещё не начинались; Ева подошла к гробу.

Лицо усопшей было до странности красивым: лёгкий румянец ещё не сошёл с бледных, словно молоко, щёк и казался до ужаса неправильным на фоне белоснежной скатерти гроба; сквозь тонкую, как пергамент, кожу просвечивали голубые ниточки вен, частой паутинкой охватывали веки, нос, спускались на шею и сложенные на груди крестом руки; ни одна морщинка не портила приготовленную для страшного праздника маску, отчего умершая, как бы зло это ни звучало, казалась моложе и свежее, чем при жизни. Ева вздрогнула, когда узнала в усопшей Марию.

— Всё как обычно, Ева? Шестьдесят процентов мне, сорок — тебе?

Ева оторвала взгляд от лица умершей и подняла глаза: по другую сторону гроба стоял Саваоф Теодорович и, опираясь руками на край стола, с лёгким прищуром разглядывал Марию, и Ева была готова поклясться, что видела, как в его голове мелькали цифры.

— Шестьдесят процентов чего? — хрипло переспросила Ева и испугалась собственного голоса.

— Выручки, конечно, — воскликнул Саваоф Теодорович, но, увидев непонимание в её глазах, пояснил: — За могилу нужно платить? Нужно. Кому? Нам. Вот и считай.

— Акститесь, Саваоф Теодорович! — от страха её голос зазвенел, словно колокольчики на ветру, и предательски сорвался. — Разве так можно? Человека ещё не отпели, а Вы уже деньги считаете!

— Конечно я считаю деньги, дорогая! Люди умирают каждый день, а земля не бесконечная, знаешь ли! Почему ты жалеешь тех, кого негде похоронить, а не тех, кому негде жить? Почему не плачешь по ним?

— А кто сказал, что я по ним не плачу? — зло прошептала Ева ему в лицо. — Обсуждайте этот вопрос с кем угодно, но только не со мной! Не оскверняйте память…

Саваоф Теодорович выпрямился и едко ухмыльнулся.

— Хорошо, а кто отпевать будет? У бедной старушки нет родственников, готовых заплатить за пышные похороны и потратить часть её, а точнее уже их драгоценного наследства, потому и гостей, как видишь, нет! — Ева обвела взглядом пустую церковь, и снова ей почудилось почти незаметное шевеление в тёмных углах.

— А как же мы будем хоронить? Просто?.. — Ева не стала договаривать и лишь недоумённо посмотрела на Саваофа Теодоровича.

— Ну вот ты и задаёшь правильные вопросы! — воскликнул тот, отходя куда-то назад. Ева видела, как он провёл над старыми свечами ладонью, и те сразу вспыхнули сотнями маленьких огоньков. — Как видишь, здесь никого нет: ни священника, ни гостей, ни сторожа. Кто, если не ты? — и Саваоф Теодорович широко улыбнулся, обнажая свои белые, как жемчужины, зубы.

Ева взяла зажжённую свечу и, ещё раз медленно обойдя по периметру зал, зажгла все остальные под внимательным взглядом Саваофа Теодоровича, который стоял, развязно облокотившись спиной о стену, прямо под чьей-то полустёршейся иконой.

— Что, и отпевать будешь? — спросил он её, когда незажжённых свечей не осталось, и Ева снова подошла к гробу.

— Нет. Отпевать не буду. Пусть… так побудет, а я поищу лопату.

— Да вот же она, — Саваоф Теодорович показал головой на стол перед Евой, и девушка с удивлением увидела рядом с гробом большую садовую лопату, которую почему-то не заметила сразу.

Ева вышла из церкви. На улице стояла глухая ночь, какая бывает только где-то очень далеко от города: блёклые звёзды были едва заметны на чернильном небе и часто скрывались за белёсой дымкой жидких облаков. Низенькая каменная ограда, поросшая бурым мхом, окружала храм со всех четырёх сторон, образовывая небольшой дворик, который уже давно превратили в кладбище, а за ней плотной стеной чернели огромные деревья.

Ева медленно обошла церковь по кругу, петляя между посеревшими надгробиями со стёршимися надписями, и, отыскав более-менее свободное место, дрожащими руками воткнула лопату