Приручить Сатану - Софья Бекас

понимая, что в такую рань здесь делает человек, и кинулся в противоположную от нее сторону, вскоре скрывшись среди кустов больших чайных роз.

Спустя где-то час между стволов что-то сверкнуло, а до чуткого уха Евы долетело еле слышное дыхание моря. Лёгкий утренний бриз, словно воздушный поцелуй Эвра*, посланного солнцем, ласково погладил её лицо и запутался в кроне большого платана, из ветвей которого вынырнул соловей и улетел куда-то прямо в аквамариновое небо. Соленый воздух ударил в ноздри, сдавив грудную клетку и робкое сердце волной ностальгии. Она была здесь. Когда-то она уже проходила по этим аллеям, спускалась к морю, ходила по набережной и встречала горячее южное солнце…

Это место снилось ей во снах.

Но было что-то ещё, причём что-то очень важное, что произошло в этом саду и которое Ева ещё не вспомнила. Что это может быть? Какое-то событие. Что-то здесь произошло, что-то здесь было. Что-то, что заставляло её раз за разом возвращаться в это место даже во снах.

Ева пошла дальше. Море теперь мелькало чаще, и шум волн, именуемый дыханием моря, слышался гораздо отчётливей и больше не напоминал смазанную иллюзию; вскоре стволы сосен поредели, ветер задул сильнее, и Ева вышла на набережную.

Как и во всех её снах, берег был пуст. Солнце ещё не поднялось над горизонтом и только-только выглядывало из-за чёрной кромки моря, окрашивая верхушки гор в бирюзовый цвет. Вправо извилистой змейкой тянулась голая набережная и где-то далеко упиралась прямо в город, рядом с которым, конечно, выглядела более живой, однако там, где стояла Ева, не было никаких кафе, сувенирных магазинов и пляжных зонтиков, за что, по правде говоря, девушка и любила это место. Набережная шла и налево, но вскоре обрывалась старенькой заржавевшей лестницей, которая терялась среди гальки и вела прямо на дикий пляж.

Ночная прохлада ещё не ушла с остывшего берега, и голые ноги Евы уже порядком замерзли, однако она не хотела надевать сандалии — почему то ей казалось, что если она сейчас обует босоножки, то как-то обидит это место, которое, как она думала, вcё это время ждало её. Холодные камни гальки показались Еве горячими по сравнению с ещё не прогревшейся морской водой, когда робкая волна предутреннего штиля осторожно, будто боясь спугнуть, лизнула её открытые стопы.

Теперь Ева бодрым шагом шла вдоль береговой линии, загребая ногами воду и мешая её с мелкими зернистыми камушками; постепенно тело привыкло, и море уже не казалось Еве таким холодным, как в начале, а скорее слегка прохладным, освежающим; персиковое солнце лениво высунулось из-за почти чёрного трафарета горы и нарисовало тонким, как лезвие ножа, лучом на поверхности моря узкую полоску. Игривый ветер, как когда-то, весело трепал её золотые волосы, и на радость ему Ева распустила косу, чтобы он мог вдоволь насладиться её пшеничными прядями, однако вскоре он наигрался и улетел прямо в широкий морской простор надувать чей-то белый лодочный парус.

Ева замерла.

Парус.

Вдалеке, там, где солнце уже вовсю отражалось в полусонных волнах, качалась маленькая лодочка под высоким белым парусом. Кровь набатом застучала у Евы в ушах; она инстинктивно подалась вперёд, совершенно не обращая внимание на намокшие брючины, чтобы убедиться, что яхта почти у самого горизонта не мерещится ей, что это не чайка и не белый барашек на особо буйной волне. Но нет, ей не показалось: ветер снова переменился, подул в сторону берега, и лодка поплыла ближе. Теперь Ева могла видеть тёмную человеческую фигурку за штурвалом, которая периодически скрывалась за широким полотном паруса; солнечные лучи, проходящие через призму волн, оставляли на бортах яхты яркие электрические разводы.

У Евы поплыло перед глазами: то ли волны до этого спокойного моря вдруг набросились на неё, как оголодавшие волки на долгожданную добычу, то ли это у неё закружилась голова от шквала нахлынувших эмоций… Воспоминания ворвались в разум разрушительным потоком, сносящим всё на своем пути, и Ева с трудом справлялась с их напором, неизбежно оседая под их сумасшедшей мощью.

***

Она на секунду остановилась по середине белеющей гравием в ночной темноте дороги и попыталась отдышаться. Она уже долго плутала по этому лабиринту тропинок и аллей, убегая от созданных её же воображением монстров. Она не знала, как вышла из больницы: таких буйных обычно держат под строгим контролем, так что выбраться не представляется возможным, однако ей часто удавалось это сделать, словно порожденные больным разумом чудовища любезно открывали перед ней все двери, как бы давая возможность убежать… Только бежать было некуда. Уже где-то около часа за ней попятам следовала бабушка из газетного киоска, которая везла перед собой тележку из супермаркета с горящими сердцами внутри, и Ева не знала, что с этим сделать. Быть может, и не было никакой бабушки с горящими сердцами, и это лишь миловидная медсестра развозила по палатам законный ужин для пациентов, а запах гари доносился из приоткрытого окна, где кто-то в сотый раз за лето косил траву, однако и свет горящих в сумраке ночи глаз старушки, и скрип колёс, и глубокий порез на руке от её ножа не давали ей возможности остановиться.

Прошло всего пару мгновений, и Ева снова услышала приглушенное поскрипывание колёс откуда-то из-за деревьев. Какая-то обречённая решимость вдруг проснулась в ней и заставила снова перейти на бег. Сегодня. Она сделает это сегодня. Пусть будет, что будет, но влачить подобное существование она больше не способна. Нет сил.

Прохладный ночной ветер вынырнул откуда-то из-за кипарисов, забрался в её золотые волосы и принёс на себе знакомый шёпот моря. Ева всегда любила море, и не потому, что в нём можно купаться, нет: она любила его характер, такую странную свободу, когда, куда ни глянь — бесконечный простор, и нет ни людей, ни дорог, только ты, огромное небо над головой и чёрная пропасть воды под ногами. Еве нравился и его утренний штиль, когда солнце ещё не встало над чёрной линией горизонта и только окрасило небосвод в зеленоватый цвет, и грозный шторм, когда разъярённые волны хлещут несчастный берег, как кнутом, вымещая весь свой гнев на такой спокойной и неподвижной земле. И в это мгновение, когда Еве некуда было бежать и негде спрятаться, она решила предоставить свою судьбу именно ему — своему любимому и такому родному Чёрному морю.

Галька зашуршала у неё под ногами, когда Ева спустилась на дикий пляж. Обсидиановая вода сливалась с таким же обсидиановым небом, и Еве тогда показалось, будто и нет никакого неба,