И оживут слова - Наталья Способина

староста забрал меня в семью. Я был напоминанием о том, что он навлек гнев богов на своих людей. Верно, об этом он думал больше всего, когда квары напали на остров.

Альгидрас на миг прикрыл глаза, а я поняла, что по моим щекам бегут слезы. И странные это были слезы: будто не мои. Я украдкой их стерла и порадовалась, что он на меня не смотрит. С одной стороны, мне хотелось заткнуть уши, а с другой – я панически боялась, что он прервет свой рассказ и я так и не узнаю его истории. Отчего-то мне казалось, что в Свири никто не слышал этого. Даже Радим.

– Я не мешал Хариму. Хотя, – он усмехнулся, – может, и мешал, но он принял это как часть искупления грехов. Он был высоким, седым, и на нем не было живого места от боевых отметин. Когда я не понимал объяснений, мне прилетал такой подзатыльник, что голова звенела до вечера.

Альгидрас разгладил деревянную гриву, словно придавая ей форму.

– А когда мне было шесть и меня отправили в учение, он поехал со мной.

– Но он же хотел умереть на святой земле…

– Хотел. Очень хотел. А умер в Савойском монастыре. Там было сыро, холодно и шумно.

– Он жил там с тобой?

– Он жил в келье, в крыле с прислугой родовитых учеников. Ему вряд ли там нравилось. Но он ни разу не сказал об этом.

– Сколько тебе было, когда он умер?

– Десять. А я до сих пор его помню, как вчера. У него не было мизинца на левой руке, плохо двигалась правая, а еще он злился на то, что я пишу и нож с резцом держу не так, как другие. Заставлял учиться работать обеими руками. Нож могу держать и так, и так. А вот с резцом и пером так и не обучился управляться правой.

Я помотала головой, снова почувствовав, как слезы бегут из глаз.

– Ты прости, что я так растревожила тебя. Я просто подумала, что ты захочешь, чтобы у тебя это было.

Он поднял голову и тут же нахмурился.

– Не плачь, – сказал он, натянуто улыбнувшись. – Он наказал о нем не плакать. Ненавидел сырость. Говорил, что, если хоть слезинку по нему пророню, в кошмарах каждую ночь ко мне ходить будет, – Альгидрас снова улыбнулся. – С него бы сталось. Он уже совсем слаб был, не вставал. А я сказал, что пусть хоть в кошмарах, лишь бы ходил. Так он над лежанкой приподнялся и такую затрещину мне дал, что я даже поверил, что он оправится. А утром он уже к богам отошел. Сыро там было очень. Так что не плачь, ладно?

Он очень серьезно на меня посмотрел, и я едва не захлебнулась вдохом.

– Знаешь, – я глубоко вздохнула, стараясь справиться со слезами, – мне сейчас очень-очень хочется тебя обнять. По-братски. Просто чтобы поддержать.

Альгидрас спрыгнул с перил и встал напротив меня. Я ожидала, что он сам меня обнимет, просто, без подтекста, но он вместо этого поднял лошадиную голову, точно щит, и произнес:

– Не надо. А то я и так…

– А может, тебе стоит расклеиться? Отпустить боль? Ты оплакивал свой род?

– Мужчины не должны.

Ой, только не это! С чего эти мужчины такие глупые и упрямые во всех измерениях? Кому они что должны?!

– А что это с Серым? Почему он с одной стороны лохматый, а с другой – нет? – почти весело спросил Альгидрас.

Я стерла слезы и тоже постаралась улыбнуться.

– Сегодня с утра я пыталась его вычесать и помыть. Успела только начать. Теперь у меня половина вычесанного Серого. Серый, повернись левым боком, ты так краше, – крикнула я псу.

Альгидрас усмехнулся и потер нос, на носу осталось грязное пятно. Я не стала ему об этом говорить. Вместо этого сказала:

– Слушай, голова лошади – это еще не все. Ты готов принимать подарки дальше?

Он шагнул назад так быстро, что уперся в перила:

– Что еще?

Я порылась в сумке и для начала вытащила кинжал. Я не знала, как управляться с боевыми кинжалами, да и боевой ли он был, если учесть, что в рукоять был вставлен камень, поэтому просто протянула ему кинжал рукоятью вперед, как мама учила меня с детства подавать режущие предметы.

Альгидрас застыл и какое-то время смотрел на кинжал не отрываясь. Я уже начала волноваться, когда он вдруг глухо произнес:

– Нет.

– Что? Он не хванский? – растерялась я.

Он замотал головой.

– Хванский, только…

Он что-то произнес по-хвански, взглянув вверх, словно молитву вознес.

– Так. Просто скажи мне, что не так. Я пойму.

– Он дорого стоил. Ты его купила? – спросил он с сильным акцентом.

– Нет. У меня не хватило бы денег. Купец просил передать его тебе и попросить, чтобы твои боги были добры к нему. Его имя Насим.

Альгидрас глубоко вздохнул и коротко приказал:

– Положи его на перила, лезвием от себя… и от меня.

Я удивленно вскинула брови, но комментировать не стала. Просто сделала, как он просил. Альгидрас произнес над кинжалом несколько слов медленно и четко и только потом взял его в руки. Я ожидала, что он, как это обычно делают персонажи в фильмах, проверит его на остроту, но он просто вертел его в руках, словно видел впервые.

– Почему ты не взял его из моих рук?

Он снова вздохнул и поднял голову.

– Я не мог. Это ритуальный кинжал. Вместе с этим кинжалом женщина вручает мужчине всю себя, без остатка. И если он его примет… Это перед богами.

– Ой. Я не знала, – испуганно пробормотала я.

– Я понимаю. Потому и попросил его положить.

Кажется, Альгидрас был смущен не меньше меня.

– А теперь это не работает? Ну… то есть… я ведь не вручила тебе всю себя, так? Я же просто положила… – зачастила я.

Он резко замотал головой. Хотелось бы думать, что уверенно, а не отгоняя сомнения от всех присутствующих.

– А ты… Я понимаю, что не имею права спрашивать, но ты… принимал уже ритуальный кинжал?

Он на миг сморщил переносицу и только потом кивнул, не глядя на меня.

– Подожди, но… ты ведь говорил, что у тебя не было жены.

Мало того, что мне до сих пор восемнадцать лет казались весьма несолидным возрастом для брака, так он еще и сам говорил.

– Я и не говорю, что у меня была жена. Этот ритуал не имеет отношения к людскому союзу.

– Прости, я все равно не понимаю. Но мучить тебя мне неловко, – закончила я, хотя многое бы отдала сейчас, чтобы узнать подробности.

Альгидрас снова посмотрел на Серого, который опять принялся рыть громадную яму в земле. Клад он там ищет, что ли? Вот что с того, что я бы успела его помыть? Грязнуля лохматый!

– У многих народов есть ритуалы посвящения, – медленно произнес Альгидрас, и я повернулась к нему. – Мальчик становится мужчиной. У хванов это союз перед богами со жрицей.

Боже, как неловко-то вышло. Вот куда любопытство меня завело. Я поплотнее закуталась в шаль, кашлянула, а он продолжал, словно не замечая моего смущения:

– Нож – часть ритуала. Женщина вручает себя своему мужчине.

Теперь настала моя очередь неловко тереть нос.

– А жрица одна для всех?

Альгидрас как-то странно отреагировал на мой вопрос. Он не то чтобы дернулся, но весь словно напрягся. При этом я вдруг поняла, что вообще не чувствую сегодня его эмоций. Все-таки он как-то научился закрываться.

– Несколько, – размыто ответил он.

– Понятно.

Мы замолчали. Альгидрас внимательно разглядывал Серого, который был похож на домашнего питомца голема, а я думала о том, что жрица – это же не жена. Это славно. Потому что в момент, когда Альгидрас ответил, что использовал ритуальный нож, я вдруг поняла, что чувствую что-то подозрительно похожее на ревность. Когда он сутки назад скороговоркой перечислял мне факты своей биографии: жены нет, детей тоже, равно как и невесты, – я почувствовала смутное удовлетворение. Тогда я не придала этому значения, но сейчас, когда в истории появилась женщина, которая могла бы многое для него значить, я напряглась не на шутку.

Славно, что все так разрешилось. Жрица. Обряд. Его же все проходят. Я