Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год - Кэтрин Л. Мур

Объединении. Все их каналы были отключены – все четыре. Мы переглянулись.

– Включите Икс-зет-ви, – сказал Бербело, – он тоже принадлежит Объединению, но они это скрывают. Может, получится…

Я покрутил переключатель, и с экрана заорал Икс-зет-ви. Шла программа с новомодным пятидольным танцем. Неожиданно ведущий сунул лицо в передатчик.

– Срочная новость от информационной службы «Иконоскоп», – непринужденно сказал он. – Федеральная комиссия по связи временно запретила деятельность Телевизионному объединению и всем его каналам. Они отключены. Причины не называются, но есть предположение, что дело в крепком словце, проскользнувшем во время мировой премьеры цветной трансляции Телевизионного объединения. На этом все.

– Я так и знал. – Бербело улыбнулся. – Интересно, как Грифф выкрутится из этой ситуации? Если он попробует показать свою запись, я с большим удовольствием предоставлю правительству свою, и мы прижучим его за лжесвидетельство.

– Не слишком ли сурово обошлись с Объединением? – спросил я.

– Не слишком. Вы знаете, как работают корпорации. Объединение получает миллионы со своих четырех каналов, но эти миллионы – лишь капля в море по сравнению с остальными золотыми яйцами, которые им несут курицы. Например, эта технология цветопередачи. Теперь, когда они не могут ее использовать, другие компании вряд ли упустят шанс выкупить методику и оборудование. Объединение потеряет рекламные контракты и сэкономит, прекратив вещание. И даже не заметит разницы в доходах. Готов поспорить, мы увидим цветную трансляцию у конкурирующей компании в течение сорока восьми часов.

Он оказался прав. Через два дня в программе Кинорадио появилась цветная трансляция, и разразился страшный скандал. То, что произошло с Бербело и моей «Ракушкой», по сравнению с этим было лишь цветочками.

Программу спонсировало антигравитационное предприятие – не помню какое. Наняли Раульса Стависка, композитора, чтобы он сыграл откопанную им древнюю галльскую оперу. Она называлась «Кармен», и два столетия о ней никто не вспоминал. Новость вызвала ажиотаж среди меломанов, хотя лично мне такое не по вкусу. Слишком первобытно. Тяжело дается, когда всю жизнь слушаешь одну пятидольную музыку. А эти, допотопные, даже о четвертитоне не слыхали.

В общем, это было большое событие, и его транслировали прямо из огромного Народного зала. Он заполнился больше чем наполовину – почти сто тридцать тысяч зрителей. Практически все музыкальные снобы из той части города. Да, сто тридцать тысяч пар глаз видело представление вживую, и бесчисленные миллионы – по телевизору. Запомните это.

Я слышал, что те, кто находился в зале, не зря потратили деньги. Они посмотрели оперу целиком, все прошло как по маслу. Колоратурное сопрано Мария Джефф была в идеальной форме, и оркестр Стависка идеально воспроизвел древние ноты. Ну так и что же?

А вот что: в первой половине телезрители увидели то же, что зрители в зале, – это понятно. Но – только послушайте, – когда Марию Джефф показали крупным планом во время арии, она откинула голову, перестала петь и хрипло проорала:

– Да пошло оно к черту! Заводите, мальчики!

Зрители услышали, как оркестр бросил нудятину на две четверти – кажется, это называлось «Хабанера» – и подхватил старую лихую пятидольную песню про «Алису под кайфом», девчонку, которая не верила в евгенику. Они увидели, как Мария прошлась по сцене, сбрасывая одежды, – и я ее осуждать не могу. Предполагалось, что выступление будет исторически достоверным, и там, похоже, было жарко. Но было во всем этом что-то странное.

Я в жизни ничего подобного не видел и не слышал. Сначала я решил, что это часть оперы, потому что, как нам рассказывали в школе, древним людям такое нравилось. Мне-то откуда знать? Но когда сам старик Стависк запрыгнул на сцену и пустился в пляс с примадонной, я заподозрил неладное. Видеовизоры повернулись на зрителей – те танцевали между рядов, все до единого. И еще как танцевали! Ничего себе!

Можете себе представить, какой после этого поднялся шум. Федеральная комиссия по связи ошарашила Кинорадио закрытием точно так же, как Телевизионное объединение. Ошарашены были и сто тридцать тысяч людей, которые посмотрели оперу и остались довольны. Все до единого отрицали, что устроили танцы между рядов. Никто не видел, чтобы Стависк выпрыгивал на сцену. Тут явно что-то не сходилось.

Разумеется, Кинорадио сделало запись. Как оказалось, Комиссия тоже. Оба доказательства подтверждали точку зрения их владельца. На записи Кинорадио, сделанной звуковой камерой прямо в зале, была музыкальная программа. На пленке Комиссии, полученной с помощью стандартного правительственного приемника, был дебош, который я и остальные миллионы зрителей увидели в трансляции. Все это для меня было слишком. Я поехал к Бербело. Старик был умен и знал, с чего начался весь дурдом.

Видеовизор его дома показал радостное лицо.

– Гамильтон! – воскликнул он. – Заходите! Я обзвонил все пять центральных районов в поисках вас.

Он нажал на кнопку, и дверь прихожей закрылась за мной. Одним махом я очутился на самом верху. Отличная штучка эта его прихожая-лифт.

– Думаю, не стоит спрашивать, зачем вы пришли, – сказал он, когда мы пожимали руки. – Вот это Кинорадио дало маху, да?

– И да, и нет, – сказал я. – Я начинаю думать, что Грифф был прав, утверждая, что с его стороны программа была высшего уровня. Но если он был прав, в чем тогда дело? Как программа может попадать в передатчики в идеальном состоянии, а выходить из каждого приемника в стране в виде мечты любителя розыгрышей?

– Не может, – сказал Бербело. Он задумчиво потер подбородок. – Но это произошло. Трижды.

– Трижды? Когда…

– Только что, перед тем как вы пришли. Министр иностранных дел выступал на канале Икс-зет-эм. Ну, знаете, по поводу объединенного атомного проекта. Икс-зет-эм выкупил цветное оборудование у Кинорадио тут же, как то попало в черный список Комиссии. Достопочтенный министр гундел в своей манере всего двенадцать с половиной минут. Вдруг он остановился, ухмыльнулся в передатчик и сказал: «Знаете анекдот про путешествующего фермера и дочку торговца?»

– Я знаю, – сказал я. – Господи, только не говорите, что он его рассказал.

– Именно, – сказал Бербело, – в подробностях, прямо в девственные телеволны. Я сразу же побежал к телефону, но дозвониться не получилось. Магистральные линии Икс-зет-эм были заняты. Крайне взволнованная телефонистка подсоединила одновременно целую кучу линий и объявила: «Если вы звоните по поводу речи министра, с ней все в порядке. Пожалуйста, не занимайте линии!»

– Итак, – сказал я. – рассмотрим факты. Первый: трансляции покидают студии точно по расписанию и в соответствии со сценарием. Мы это принимаем?

– Да, – сказал Бербело. – И так как пока ни одна черно-белая трансляция не пострадала, предположим, что странное поведение ограничивается полихромной технологией.

– А записи, сделанные в студии? Они цветные, но не повреждаются.

Бербело нажал на кнопку, из ниши в стене выехал сервировочный столик и остановился перед нами. Мы налили себе выпить, взяли по сигарете, и столик вернулся на место.

– Кинорадио сделало запись не с телевизора, а с помощью звуковой камеры. Что до Объединения… Я понял! Программа