На перепутье - Александра Йорк

Сможет ли он воплотить задуманное? Если он придаст физическую форму тому образу, который сейчас у него перед глазами, корпорации придется согласиться. Его контракт предоставлял ему карт-бланш. Вэну и другим критикам придется об этой скульптуре написать. Он слишком известен, чтобы его можно было проигнорировать. Но не слишком ли поздно? Ему придется переучиваться, догонять тех, кто ушел вперед с технической точки зрения. Ведь прошло так много лет.

Но Дорина сказала, что ее дверь для него открыта. Значит ли это, что она согласится помочь ему справиться с такой фундаментальной задачей? И оправдает ли он ее ожидания? Или свои собственные?

Если он справится, вернет ли это ему когда-нибудь Тару? Она сказала, что будет ему другом. Если он начнет делать скульптуры, которые ей понравятся, не сможет ли он стать человеком, которого она способна полюбить? Возможно, сейчас Димитриос и заслуживает Тару, но жизнь длинная, а они с Тарой еще молоды.

Нет, он не должен делать это ради нее. Она первой скажет: он должен делать это прежде всего для себя самого.

Леон взял инструмент, который не держал в руках более двенадцати лет. Сможет ли он? Помнят ли его руки?

Он заглянул в гостиную и посмотрел на фотографию «Весеннего цветка» рядом с Эмпайр-Стейт-билдинг. Затем выглянул в окно и посмотрел на реальный Эмпайр-Стейт-билдинг, составленный из множества балок, похожих на ту, что он превратил в шутку и назвал «Вечность». Но этот небоскреб стал символическим воплощением идеи — дотянуться до чего-то. Дотянуться до определенной высоты, дотянуться до правды, дотянуться до прекрасного и затем тянуться еще дальше, еще выше, этаж за этажом, как будто встаешь на свои собственные плечи, чтобы увидеть новые просторы и высокие цели.

Леон открыл вторую коробку. От запаха глины у него закружилась голова. Так случается, когда дотрагиваешься до любимой, которую ты считал потерянной навсегда. В его мозгу снова появилась нагая женская фигура, ее золотистая кожа сияла в лучах заходящего солнца. Она стояла на уступе прямо над водой.

Тара. Моя Афина, думал Димитриос, удобно прислонившись к колонне и молча наблюдая за ней. Сбылась его детская мечта. Современный Пракситель, если такой найдется, должен обязательно запечатлеть ее в мраморе.

Она стояла на краю обрыва и смотрела на море Гомера, темное, как вино, и на восход первого дня нового года. Ее глаза были устремлены вдаль, разыскивая что-то, известное только ей. Она слегка приподняла руки, и ветерок относил назад складки ее простого шерстяного платья, которое напоминало драпировку и облегало ее спереди как тонкий шелк, не скрывая, а, наоборот, подчеркивая ее изящные контуры. Розовый туман поднимался от теплых волн моря и кружился вокруг нее, отчего казалось, что она только что спустилась с Олимпа, чтобы отпраздновать победу. Свою собственную победу. Как будто храм был построен в ее честь, как всегда представлялось Димитриосу.

Нет, не Афина, задумался он. И уже не Тара. Ее победа стоила большего. Она была Кантарой, богиней человеческого духа, которая помогала своим героям не в битве, а в достижениях. Ее символ? Крошечные золотые весы, чтобы взвешивать мужские души. Какой замечательный двойник богини мудрости — богиня совершенства, родившаяся не из головы своего отца бога Зевса, а плод своего собственного разума. Ее герои больше не ждут ее на дне океана — как сокровище из бронзы, их не стоит уже искать и на земле — в лице одного мужчины из плоти и крови. Она наконец поняла, что ее герои, со всеми их высокими качествами, живут в ней самой, составляют ее сущность. Она будет мечтать, но впредь мечты не смогут управлять ею. Теперь — об этом говорила ее гордая поза и строгая складка губ — она достигла той точки, где женственность сливается с личностью, образуя одно целое. Димитриос улыбнулся.

Тара чувствовала, как ветер, будто благословляя, играет с ее волосами, ласкает ее щеки. Разглядывая храм Посейдона, она вдыхала свежий воздух будущего. Теперь весь мир был открыт и доступен. Она взглянула на дальний горизонт, на встающее солнце и почувствовала, что поднимается вместе с ним — поднимается и поднимается ко всему, что возможно.

Руки Леона начали разминать глину. Оказывается, они помнили. Оказывается, его талант, его видение, его мечты всегда были в его руках. Он чувствовал жизнь в глине, которая вскоре станет макетом, небольшим наброском скульптуры, которая потом будет больше, чем в натуральную величину.

Первый день нового года и первый день его новой жизни.

Тара. Как же он любил ее! И всегда будет любить. Но неважно, что он больше не держит ее в своих объятиях, что ее нет рядом с ним в постели. Она, как идеал, вернулась и поселилась в его голове.

Он может!

Да, это будет Тара, потому что ему хотелось навечно запечатлеть каждую искру ее мужества, каждую линию ее тела, каждое движение ее души. Но не только это. Неким странным образом это будет женское зеркальное отражение его самого, его победы в данный момент, когда он стоит и работает над фигурой, зная, что способен это сделать, что он родился заново.

Он назовет скульптуру «Победа». В статье Тары в «L'Ancienne» она называла греческих богов аполлонами. Поэтому женщины считались викториями, и многие действительно были ими. Например, Ника, посланница богов, которая касалась своей ногой морского судна — «Ника Самофракийская», благословляя его и даруя победу.

Его былое восхищение всем классическим возвращалось к нему, в его сознание, в его руки. Не самобичевание, а любовь к себе. Не стыд, а гордость. Не Эйдриа, а Дорина. И всегда Тара.

Возникающая под его руками фигура начинала жить собственной жизнью. Леон свободно отдался на волю молодым рукам своей юности, которые, казалось, знали, что надо делать раньше чем эта мысль приходила ему в голову.

Он увидел, как одна его рука слегка поднимает ее приоткрытую руку, руку Виктории, вверх, к будущему. Он провел ногтем по ее глазам, чтобы открыть их шире, дабы они могли изумиться тому, что им предстоит увидеть на рассвете нового дня. Он слегка приподнял бедро, только чтобы немного выдвинуть вперед противоположное плечо и наполнить торс энергией и драматизмом. Он приподнял одну пятку, чтобы отодвинуть ее от другой, придать ей устойчивость, но сохранить порыв к движению — этот хрупкий момент между мыслью и действием.

Леон заметил, что его руки начали мягко драпировать обнаженное тело, не затем, чтобы спрятать его, но чтобы ткань и волосы, развеваемые легким ветерком, еще больше подчеркнули выразительность ее тела. И затем, к огромному его удивлению, они добавили великолепную деталь: крылья, упавшие на землю.

Да, это будет «Бескрылая победа» — современный вариант скульптуры, которую описывал Димитриос, рассказывая о Парфеноне. Победа на земле! Победа, возможная в реальной жизни каждого мужчины и женщины, триумф достижения высочайших вершин — как результат правильно сделанного выбора, выбора, по своей собственной воле. Внутренняя победа.

Под ногами своей героини на изогнутой подставке, изображающей землю, он нарисовал очертания Америки. Он хотел, чтобы эта одинокая фигура воспринималась как символ целой нации, стоящей на грани эстетических и философских перемен, — как когда-то стояли греки, — имея все возможности, чтобы выполнить когда-то данное обещание.