Дождь Забвения - Аластер Рейнольдс

– Разве нет? – проговорила она растерянно.

– Да, – ответил он.

Она все же отстранилась, чувствуя себя донельзя неловко. Флойд не отказал – но, похоже, она сделала ужасную глупость. Господи, хоть бы провалиться прямо на этом месте!

– Извини, я не знаю, что на меня нашло…

Флойд поднял руку, погладил волосы Ожье – и притянул ее к себе:

– Не извиняйся.

– Я прямо как малолетняя дурочка…

– Нет. Совсем нет. Ты чудесная. Я одного не могу понять: что такая чудесная девушка нашла в старой развалине вроде меня?

– Венделл, ты вовсе не развалина. Просто немножко помят. Немножко. И тебе не мешало бы малость похудеть. Ты хороший парень, верящий, что начатое нужно доводить до конца. И заботишься о друзьях, готов рисковать жизнью ради их спасения. Ты, может, удивишься, но я честно скажу: таких, как, ты совсем немного.

– Ага, и это все мои достоинства?

– Не зарывайся, – буркнула она, отстраняясь. – Ты можешь встать? Надо поскорее убираться отсюда, пока не вляпались в новую беду. И я опасаюсь за твою голову.

– Не беспокойся, выживу. Я же частный детектив. Если меня не бьют по голове хотя бы раз в неделю, значит я отлыниваю от работы.

Он встал, покачиваясь, но сумел шагнуть без поддержки.

– Все-таки надо будет провериться как следует.

– Я потерплю до возвращения в Париж, – ответил он, трогая затылок.

Похоже, кровотечение прекратилось.

– Верити, я хочу сказать одну вещь…

– Ну и?..

– Мы вроде как стали поближе друг к другу…

– Я слушаю.

– Не могла бы ты меня называть Флойд?

– Я согласна – но при одном строгом условии.

– Каком же?

– Я для тебя Ожье. Меня зовет Верити только бывший муж.

– Ожье, ты уверена?

– Флойд, на все сто!

Она взяла его под руку, помогая одолеть подъем:

– Если вдруг начнет двоиться в глазах или подступит тошнота, говори сразу, ладно?

– Ты узнаешь первая, обещаю. А пока она не подступила, не скажешь ли, что ты здесь узнала?

– Я ничего не узнала.

– Но когда колокол зазвонил… ты поняла по ком, да?

Она покачала головой:

– Мне просто показалось…

– Показалось что? Ну же, не стесняйся!

– Шары были сделаны для того, чтобы звенеть. В этом я уверена абсолютно. Форма, точность изготовления, способ подвески… Но это не колокола. По ним ничто не ударяет, чтобы произвести звон.

– Так отчего же им звенеть?

– В моей работе… До того как угодила в эту передрягу, я имела дело с разными чувствительными приборами. Вообще-то, я археолог.

– Разве археологи – не седые старые девы в толстеньких очочках, не вылезающие из кабинетов и архивов?

– Я не из таких. Мы раскапываем своими руками.

– Так что там про чувствительные приборы?

– Для точной работы многим датчикам нужны очень низкие температуры. Сверхнизкие. Охлаждая приборы, мы повышаем их чувствительность.

– И когда Альтфельд упомянул про охлаждение…

– Я подумала, что шары – часть детектора… – Ожье прикусила губу, думая, как правильнее закончить. – И теперь, кажется, я знаю, какого именно детектора.

– Так расскажи.

– Шары – элементы одной машины, распределенной по всей Европе. Один в Париже, второй в Милане, третий где-то в Берлине. Но все они – части целого. Просто для работы этому устройству и нужно быть настолько огромным.

– И что же это за устройство?

– Антенна. Почти как в обычном радиоприемнике. Только не для радиоволн, а для гравитации.

– И ты это выяснила, просто увидев шар?

– Я не настолько проницательна. Мы используем датчики гравитации в наших исследованиях. Хитроумные приборы, позволяющие видеть, что находится под землей, регистрирующие локальные изменения плотности в тех местах, где погребены строения и иные предметы. Само собой, мы изучаем принципы действия самых разных детекторов – в том числе и созданных на заре истории гравитационных измерений.

– Наверное, я не те газеты читал, – вздохнул Флойд. – Ничего не знаю ни про зарю, ни вообще про гравитационные измерения.

– Это интересная тема. И ты вовсе не виноват, что ничего не знаешь о ней.

Они наконец достигли поверхности. Эстакада выводила в узкий коридор между рядами полуразрушенных зданий – уцелели только первые и вторые этажи. Небо над головой перекрещивали трубы, провода, конвейеры и крытые переходы.

– Слушай, ты объяснишь мне наконец, что к чему?

– Попробую. Боюсь, тебе будет нелегко понять.

– Ну, хоть отвлекусь на попытку, а то голова раскалывается.

– Тогда придется рассказывать о пространстве-времени. Ты готов?

– Ну валяй.

– Среди тех, кто изучает гравитацию, давно бытует поговорка: материя заставляет пространство-время прогибаться, а пространство-время не дает материи разбежаться.

– Ага, сразу все стало так ясно…

– Важно понять: все видимое нами погружено в пространство-время. Его можно уподобить вязкой резинистой жидкости, вроде не до конца загустевшего желе. И поскольку всякая материя так или иначе имеет массу, она деформирует эту жидкость – растягивает, сжимает. Деформацию мы и воспринимаем как тяготение. Земная масса искажает пространство-время вокруг Земли и заставляет предметы падать на нее – или кружиться по орбите, если у них достаточная скорость.

– Как Ньютоново яблоко?

– Отлично, Флойд, именно так! Теперь увеличим масштаб. Солнце тоже притягивает пространство-время и заставляет планеты кружиться вокруг себя, в то время как само движется сквозь пространство-время под действием тяготения всей Галактики.

– А Галактика?.. Впрочем, не стоит отвечать, я уже вижу, что к чему.

– Ты еще не видишь и половины. Мы пока говорили о стационарном искажении пространства-времени массивным объектом. Но есть и другие способы исказить пространство-время. Представь себе пару звезд, кружащихся вокруг друг друга, будто партнеры в вальсе. Представил?

– Да. И наслаждаюсь воображаемой картиной.

– Пусть эти звезды сверхмассивные, сверхплотные – и вертятся будто дервиши, сближаются по спирали, чтобы в конце концов столкнуться. Вот тебе мощный источник гравитационных волн. Они постоянно дергают пространство-время, шлют волны – будто дергают ритмично струну.

– Я думал, ты не любишь музыку.

– Но могу использовать хорошую аналогию.