Насмешник - Ивлин Во

Улыбчивые монахини уговаривали нас остаться на ланч, но моих спутников ждали дела в Солсбери. Вскоре мы снова были на прямом пустынном главном шоссе. Сделали короткую остановку у ресторана в маленьком городке, и дальше в путь, через равнину, и до наступления темноты прибыли на ферму, на которой я гостил.

Солсбери — Матопо — Родсы

20 марта. Перемены, произошедшие в городе, значительней, чем кажется на первый взгляд. Улицы, о чем мне часто напоминают его жители, специально задуманы такими широкими, чтобы на них могла развернуться упряжка быков. В прошлом году «транспортной проблемы» не существовало. В этом повсюду появились счетчики стоянки, а главный городской торговец бакалеей построил парковку на крыше своего магазина, окружив его спиралью пандуса, отчего здание стало похоже на музей Гугенхейма в Нью-Йорке. Посетители спускаются в магазин на лифте, делают покупки и получают их у ворот, когда съезжают вниз. Есть кинотеатры для автомобилистов. О первых колонистах уже почти ничто не напоминает. Само слово, «колонист» считается теперь оскорбительным и политически тенденциозным.

Я уже высказывался по поводу трудностей, с которыми сталкивается путешественник при такой калейдоскопической быстроте смены смыслов эвфемизмов. В прежние времена колонисты гордились тем, что отличались от своих соплеменников — госслужащих. Теперь они хотят, чтобы их называли просто родезийцами, боясь, что их прежнее название вызывает ассоциации с недавней и сегодняшней оккупацией страны. Благодаря старой манипуляции словами белого американца относят к категории европейцев, а чернокожего — к категории «чуждых туземцев». Туземец, безусловно, наиболее почетное название для белого или чернокожего, никогда не употребляется по отношению к белым, оскорбляет оно и некоторых чернокожих. Слова «ниггер» (кроме употребления в дружеском обращении чернокожего к чернокожему) и «кафр» долго считались оскорбительными. Название «банту» антропологи считают неточным. «Африканец» — слишком неопределенно. Мне говорили, что в США можно сказать «негр», но «негритянка» — нельзя. Им нравится, когда их называют «цветными». Но на большей части территории Африки так называют мулатов. В своей жизни я видел «англо-индийца»[240], и до сих пор, описывая семью матери, я пользуюсь этим словом, которое стало означать «евразиец». Жители Гоа по какой-то таинственной причине обижаются, когда их называют гоанцами. Нет конца потоку жантильности, размывающему язык. Что ж, не думаю, что арапы, ниггеры, кафры, туземцы, банту или африканцы прочтут этот дневник. Кто-то из белых — возможно, так что приношу извинения за то, что называю некоторых из них «колонистами», но ума не приложу, как еще, не прибегая к парафразу, назвать тех славных розоволицых людей, которые прибыли в эти края, чтобы колонизировать их.

Собственно говоря, тех, кто первым захватил эту землю семьдесят лет назад, или их потомков осталось очень мало. Они чрезвычайно горды этим и, как родовой герб, вывешивают у себя в домах свидетельства, удостоверяющие сей факт. Не все «пионеры» были шпаной. Миссионерское семя дало немало выдающихся личностей среди современных граждан. Но иммигранты, которые после 1945 года хлынули в страну, изменили ее характер. Проходящая сейчас выставка иллюстрирует это изменение.

В Солсбери есть прекрасное новое здание — Национальная художественная галерея Родса, дар одного из таких недавних иммигрантов. Она еще не имеет постоянной экспозиции, и руководству галереи придется проявить изобретательность, чтобы заполнить ее экспонатами. Когда я побывал в ней в прошлом году, там красовалась только коллекция увеличенных фотографий, которые некое американское агентство культуры рассылает по всему миру. Объединяли все те снимки, кажется, тема продвижения человечества к прогрессу и тема братства людей. Замечена эта выставка была только популярным журналом, написавшим о ней на своих страницах. В этом году там выставлено нечто более существенное, а именно: мебель и objets d’art из частных собраний коллекционеров Федерации. В каталоге особо подчеркивается, что экспонаты имеют общегосударственную ценность, но все они (как я полагаю) южнородезийского происхождения и привезены сюда после 1945 года.

Выставку организовал и представил публике не старый еще холостяк, владелец антикварного магазина, восторженно рассказывающий о своем знакомстве с мистером Бетжеменом[241] и мистером Осбертом Ланкастером[242] и настолько жаждущий поделиться с вами этими знаниями, что просто спасу нет, — он сейчас увлекся периодом Вильгельма IV[243], как «изысканнейшим», и сам является ярчайшим примером отличия современных родезийцев от первых колонистов. Он отобрал и разместил экспонаты так, чтобы, насколько возможно, воспроизвести «облик жилища в соответствующую эпоху», последнее из которых представляет собой озорную издевку над вкусом его скромных соседей — комната обставлена мебелью местного изготовления, страшней которой не увидеть даже в витринах мебельных магазинов в Англии.

В Родезии есть четверо богатых коллекционеров; они-то и предоставили наиболее замечательные образцы. Но есть и одиночные экспонаты из самых разных мест. Джон, к примеру, предоставил роскошный расшитый трен, который был на его прапрабабке на крестинах короля Рима.

Не все здесь вызвало бы интерес или даже попало на аукцион Сотбис. Больше того, у своих сомерсетских соседей в радиусе пяти миль я мог бы собрать более разнообразные и ценные экспонаты на целую выставку, чем может предоставить вся Федерация. Но значение выставки в Солсбери в том, что она вообще демонстрирует все, что стоит демонстрировать; что теперь возможно на каких-то приемлемых экспонатах проиллюстрировать стили почти всех европейских эпох. Поселенцы недавнего времени приезжали со всем домашним скарбом. Главным образом благодаря этому, а не небоскребам у туриста возникает ощущение основательности здешней европейской колонии. А также ее человеколюбия; ибо новым поселенцам не свойственна узость взглядов их предшественников.

Рост значения Солсбери как центра торговли, высокие башни его банков и страховых компаний, его опрятно одетый деловой люд — все это заставляет забывать, что тут находится еще и правительство — собственно, даже два правительства, два парламента, два премьер-министра, генерал-губернатор и губернатор. Джон, Дафни и я оказались на банкете, устроенном в резиденции губернатора по случаю приезда британского министра. Занятно было видеть, как дамы в длинных платьях и белых перчатках до локтей покинули стол, чтобы встретить министра в сопровождении генерал-губернатора, и столпились у входа в зал, приседая в реверансе, как мальчишки, прислуживающие в алтаре. Когда все расселись по местам, моим соседом за столом оказался местный босс из цивилизованных. Я сказал что-то вежливое, мол, побывать в его стране — одно удовольствие. Он в духе политиков пустился в разглагольствования об огромных прогрессе и перспективах страны.