Нуреев: его жизнь - Диана Солвей
Шрифт:
Интервал:
На протяжении всего октября, пока мир стоял на пороге глобальной ядерной войны, Нуреев и Арова в качестве приглашенных звезд танцевали в Чикаго с балетной труппой Чикагской оперы Рут Пейдж. Рудольф жил в пентхаусе Пейдж на Лейкшор-драйв и однажды после репетиции уговорил Арову пообедать с ними. Соня потом вспоминала: «[Мы втроем] доехали до дома Рут на такси, и я сказала ему по-русски: “Заплати за такси”. А он обернулся и заявил: “С чего это мне платить? Она имеет с нас прибыль”. Так он мыслил». И такой линии поведения придерживался почти всегда.
Пейдж пригласила Нуреева и Арову для участия в «Князе Игоре», поставленном «Чикаго Лирикс Опера», – точнее, в возрожденном ею для этой оперы балетном фрагменте «Половецкие пляски» (в хореографии Фокина). Рудольф танцевал половецкого хана, Арова – его рабыню, и вдвоем они затмили оперных певцов.
21 октября труппа Рут Пейдж давала гала-представление, и Нуреев с Аровой снова выступили вместе. Они исполнили три коротких номера, включая па-де-де из «Корсара». Потом, когда они переодевались к балу после представления, Арова пожаловалась, что ей нечего надеть. И Рудольф быстро смастерил что-то из отреза сверкающей золотистой ткани. Драпировать материю он научился еще во времена «гастролей» с уфимским народным ансамблем; заколов ткань в нужных местах, Рудольф «облачил» Соню в вечерний наряд.
* * *
А уже 3 ноября Нуреев опять выступил партнером Фонтейн в «Ковент-Гардене» – в зажигательном па-де-де из «Корсара». Поставленный им[186] короткий балетный номер исполнялся с перерывами и до, и после него. И Фонтейн переживала, что публика, увидев так мало танца, почувствует себя обманутой. Но Аштон ее успокоил: «Десять минут “Корсара” и двадцать минут аплодисментов. О чем вы волнуетесь?»
Отнюдь не случайно первым вкладом Нуреева в репертуар его новой труппы стал балет, впервые принесший ему признание в России, – работа, пронизанная экзотической чувственностью и дикостью, воплощением которых многие считали самого Рудольфа. В одних серебристо-голубых парчовых турецких шароварах и с такой же повязкой на голове, Нуреев в золотистом сетчатом болеро поверх обнаженной груди и с развевающимися волосами врывался на сцену, полный байроновской страсти и хищной грации.
Наряд его был почти карикатурным. Но при всем при том Рудольф, по наблюдению Мэри Кларк, «вовсе не выглядел нелепо. Он носил свой костюм, танцуя вариацию, с такой убежденностью в его абсолютной уместности, что он действительно становился уместным». Несмотря на «десять минут танца», ради «Корсара» Нуреева «стоило проехать тысячу миль, чтобы его увидеть», – заявил Александр Блэнд, назвавший его «лучшим для этого поколения образцом мужского танца, показанным на сцене “Ковент-Гардена”».
А зрителям, впервые увидевшим «Корсара» Нуреева, его парящие прыжки с поджатыми под себя обеими ногами показались чудом. Столь же неожиданным оказалось и смелое исполнение Фонтейн, на которое ее подвиг Рудольф; такие виртуозные вещи прежде не входили в «арсенал» танцовщицы. «Дейли экспресс» восхитилась тем, как Дама Марго «сбросила половину своих лет и станцевала под стать партнеру с эффектно контрастирующей грацией и блеском». Зерна этого обновления были посеяны еще в Нерви, когда Рудольф во время репетиций «Лебединого озера» обнаружил, что в техническом плане Фонтейн была гораздо сильнее «подкована», нежели они оба думали. Заинтригованный, Рудольф понудил Марго выложиться до предела в бравурных пассажах третьего акта. «Вы же великая балерина. Так покажите мне это!» И точно так же, как когда-то сделал Жан Кокто в ответ на призыв Дягилева: «Удивите меня!», так и 43-летняя Фонтейн совершила неожиданное. Марго продолжила расширять свои технические возможности за те границы, что она достигла на пике своей карьеры. Причем сделала она это в том возрасте, когда балерины легко соглашаются на менее сложные и напряженные партии либо просто наблюдают за происходящим на сцене из-за кулис. До приезда Нуреева бытовало мнение, что Дама Марго уже «начала спускаться с пика вниз». Подстегнувший ее «удар хлыста» от Рудольфа, как образно выразился друг Фонтейн, Кит Мани, «был именно тем, что ей требовалось». А Нуреев, увидев результаты, принялся, не тратя времени даром, задействовать ее непочатые резервы в работе.
Вдохновленная своим молодым партнером, Марго вдруг затанцевала смело, раскованно и самозабвенно – так, как никогда не танцевала за всю карьеру. Резонанс от их выступлений с Нуреевым был грандиозным: столпотворение у билетных касс и почти экстатичекие отзывы в прессе. На спектакли пары приходили многие знаменитости, включая Ноэла Кауарда, Питера О’Тула и Ричарда Бартона – надо же было посмотреть, из-за чего поднялась такая шумиха! Зрители дежурили у служебного входа, лелея надежду получить их автографы, и, как сумасшедшие, визжали от восторга при виде обоих танцовщиков. Репортеры лезли из кожи вон, пытаясь разгадать секрет их полного взаимопонимания. Весь Лондон терзался любопытством: в чем причина такой «химии» между ними? «Когда я с ним танцую и смотрю на сцену, то вижу не Нуреева, а героя балета», – ответила Фонтейн «Дейли мейл» на вопрос о «величии» Нуреева. В духе Кэти из романа Эмили Бронте, описывающей своего Хитклифа, Марго добавила: «Я не вижу в нем, как с остальными, мужчину, которого я знаю и с которым каждый день общаюсь. Я вижу в нем балет. Он растворяется в роли. Он такой, какой и я бы желала быть, и с ним мне легче танцевать так, как мне хочется…»
Намереваясь продемонстрировать, сколь многое он еще способен сделать, Рудольф на сцене шел на риск и побуждал рисковать Марго. «Господи! Да я никогда не делала и половины того, что делаю сейчас», – призналась она Джону Тули. А на комплимент не менее авторитетной Дамы Мари Рамбер, заявившей Марго, что ее танец «внезапно стал лучше», Фонтейн ответила: «Естественно, ведь теперь [зрители] смотрят на него, а не на меня, так что я могу расслабиться и впервые танцевать по-настоящему».
Однако вне сцены Рудольф обращался с Марго куда менее галантно. И это поражало всех их коллег, включая Фредерика Аштона, который признался, что его беспокоили «язвительные замечания» Нуреева в ее адрес. «Святая» – именно такое определение более всего подходило Фонтейн. По воспоминаниям Джорджины Паркинсон, «партнеры всегда обращались с Марго очень мягко и почтительно. Но Рудольф оскорблял ее до чертиков. И ведь она это терпела». Или, скорее, прислушивалась к полезным советам и игнорировала остальное. «Все всегда с огромным уважением относились к пожеланиям Марго, – рассказывал Кристофер Гейбл, ее частый партнер в начале 1960-х. – А Рудольф вдруг не стал! Неожиданно она получила в партнеры
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!