Юрий Гагарин. Один полет и вся жизнь. Полная биография первого космонавта планеты Земля - Антон Первушин

Всё это, конечно, оказало влияние в том числе и на репутацию Юрия Алексеевича Гагарина, которому позднее неоднократно приходилось краснеть за чужое вранье.

Иногда можно встретить мнение, что повышенная секретность вокруг ракетно-космической программы была оправданна. Враги, мол, только и ждали повода, чтобы опорочить и оболгать, а в качестве бонуса выведать все наши тайны и использовать их для получения стратегического преимущества. За этой болтовней почему-то забывается, что с момента полета первого простейшего спутника, вызвавшего колоссальный резонанс во всём мире, космонавтика приобрела общественно-политическое значение. В одночасье она расширила границы возможностей человечества и дала надежду на бессмертие национальных культур. Государство, сумевшее совершить космический прорыв, сразу становилось самым передовым и очень привлекательным в глазах множества наций, особенно тех, кто привык пользоваться достижениями прогресса.

В очерке Роберта Хайнлайна «Pravda значит „правда“» («Pravda means „Truth“», 1960), который я цитировал в предыдущей главе, критикуется политика замалчивания и переписывания истории, но в нем же американский фантаст с горькой иронией писал, что согласен стать коммунистом, выучить русский язык, принять всемогущество цензуры, стать «нелицом», лишь бы попасть на Луну или Марс – например, в качестве политического ссыльного. Удивительное дело! Писатель, для которого свобода была высшей ценностью, согласился обменять ее на призрачную возможность увидеть иные миры! Объяснение простое: Хайнлайн прекрасно осознавал, что в космонавтике воплощается будущее, в сравнении с которым политические разногласия настоящего выглядят мелочной возней. В конце концов будущие поколения сами разберутся, насколько им нужна свобода, главное – они будут летать между звезд. Думаете, Хайнлайн был единственным, кто по-настоящему верил в это? Как минимум был еще один – Сергей Павлович Королёв.

Высшие политики в СССР и США недооценивали значения космонавтики, пока «Спутник-1» в октябре 1957 года не убедил их в том, что ее достижения можно использовать для рекламы своей цивилизационной модели – грубо говоря, «преимуществ образа жизни». И пока США проигрывали на этом поле с разгромным счетом. Не было уверенности, что получится наверстать упущенное и при запуске на орбиту первого пилота. Поэтому американские политические круги сделали ставку на информационную открытость – то есть на агрессивную рекламу собственных достижений, которые, если разбираться, и достижениями-то еще не были. Но кто будет разбираться? Советские пропагандисты могли сколько угодно язвить по поводу того, что «90 % разговоров об искусственных спутниках Земли приходилось на долю США, а 100 % дела пришлось на Россию» (растиражированная цитата из «United Press»), но если ты не можешь представить подробности своего дела, подменяя конкретику общими фразами, то очень скоро окажется, что ты вытеснен из информационного поля и больше не выглядишь лидером и образцом для подражания, а сам вынужден подражать, подстраиваясь под чужие требования. В космической «гонке» между СССР и США всё это проявилось в полной мере.

Американская ракетно-космическая программа на начальном этапе ее развития была столь же плотно завязана на военно-промышленный комплекс, как и советская. Однако данное обстоятельство не помешало отказаться от требований соблюдения секретности во имя борьбы за умы людей. Хотя разработкой космического корабля «Mercury» занимались специалисты ВВС, в марте 1958 года президент Дуайт Эйзенхауэр внес в Конгресс законопроект о создании гражданского Национального управления по аэронавтике и космосу НАСА (NASA). И уже в октябре проект был передан новому агентству, после чего оно приступило к конструированию корабля и ракет-носителей к нему. Благодаря тому, что американской космонавтикой занималось государственное гражданское агентство, уровень секретности вокруг разработок был существенно понижен.

Такого же подхода придерживались при формировании первого отряда астронавтов, к которому приступили раньше, чем в Советском Союзе: отбор начался в ноябре 1958 года. В качестве кандидатов рассматривались мужчины возрастом от 25 до 40 лет, ростом не выше 180 сантиметров. Первоначально профессиональная принадлежность не имела значения – в кандидаты мог, например, записаться физик с опытом работы в лаборатории не менее трех лет. Но президент Эйзенхауэр своим решением постановил, что астронавтов следует искать среди военных летчиков-испытателей. В итоге были отобраны 110 человек. После медико-психологического обследования и «стресс-испытаний» в группе осталось 18 пилотов, а утверждены были всего семь «финалистов». Газетчики тут же окрестили их «великолепной семеркой», и это оправданно: все они были опытными летчиками с феноменальной выносливостью.

Будущие астронавты были представлены публике на пресс-конференции в Вашингтоне 9 апреля 1959 года (то есть задолго до того, как советские медики отправились по воинским частям искать потенциальных космонавтов) и с тех пор находились под пристальным вниманием средств массовой информации. Например, журналы «Life» и «Popular Mechanical» в том же году опубликовали целую серию материалов, снабженных прекрасными иллюстрациями, рассказывающих о семерых избранных и их семьях. Разумеется, не остался без внимания и сам проект «Mercury»: к 1961 году вал публикаций на эту тему только нарастал. Ситуации добавило остроты и появление неофициального женского отряда астронавтов под руководством летчицы Джеральдины (Джерри) Кобб, которая настаивала на праве женщин принимать участие в космических полетах наравне с мужчинами.

Конечно, от всех этих фактов можно отмахнуться, ведь всё равно именно наши космонавты стали первыми, однако мир, напомню, состоял не только из граждан СССР и «братских» народов: американская открытость выгодно отличалась от советской скрытности; американские материалы можно было цитировать, ничего не додумывая; за американской программой было интереснее следить, потому что к рассказу о технике добавлялся человеческий элемент, делающий историю живой и душевной, – те, кто имел возможность и желание сравнивать, видели разницу и относились соответственно. Кроме того, открыто обсуждая проблемы проекта «Mercury» и отряда астронавтов, американцы задавали терминологию и стандарты, на которые волей-неволей ориентировались советские специалисты, хотя по идее должно было быть наоборот.

Засекречивание подробностей советской ракетно-космической программы имело свои основания в той части, где она оставалась продуктом военно-промышленного комплекса. Однако превращение отличных людей, офицеров и коммунистов со способностями выше среднего, в «нелицо» (так Джордж Оруэлл в своей антиутопии «1984» называл человека, за любое упоминание о котором полагалось строгое наказание) не имело ничего общего с поддержанием обороноспособности страны, зато идеально работало на западную пропаганду, живописующую всяческие ужасы, вплоть до того, что русские посылают в космос смертников, набранных из политических заключенных.

Разумеется, в начале 1961 года никто из шести летчиков, получивших право называться космонавтами, не задумывался о целесообразности засекречивания проекта «Восток» и деятельности ЦПК ВВС. Со времен училищ они привыкли жить в режиме «допусков», когда толком не знаешь, чем занимается коллега из соседней комнаты. Главной проблемой для них стало освоение скафандров, изготовление которых задерживалось.