Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

— Не говори так, Мэгги! Прошу тебя, дорогая, не надо!

— Уходите! Видеть вас не хочу! И вы кое-что забыли проваши драгоценные розы, Ральф: у них есть еще и острые, колючие шипы!

Он вышел, не оглядываясь.

На телеграмму с известием, что он стал отцом и можетгордиться дочерью весом в пять фунтов по имени Джастина, Люк даже не потрудилсяответить.

Мэгги медленно поправлялась, стала прибавлять в весе идочка. Быть может, если бы Мэгги кормила сама, ее соединили бы с этим тощенькимкапризным созданием более прочные узы, но в пышной груди, к которой снаслаждением льнул Люк, не оказалось ни капли молока. Вот такая насмешка судьбы,а впрочем, это справедливо, думала Мэгги. Она добросовестно, как оно иполагается, пеленала и поила из бутылочки крохотное существо с красной рожицейи огненно-рыжим пухом на голове и все ждала, что внутри всколыхнется какая-точудесная, всепоглощающая нежность. Но ничего такого не случилось; не было нималейшего желания осыпать эту крохотную рожицу поцелуями, тихонько кусатькрохотные пальцы и проделывать еще тысячу глупостей, что так любят проделыватьматери со своими младенцами. Не было ощущения, что это — ее ребенок, и он также мало тянулся к ней, так же мало в ней нуждался, как и она в нем. Он, он!Мэгги даже не вспоминала, что о дочке надо говорить — она.

Людвиг с Энн и помыслить не могли, что Мэгги вовсе необожает свою Джастину и привязана к ней куда меньше, чем была привязана ко всемсвоим младшим братишкам. Стоит Джастине заплакать — и Мэгги уже тут как тут,берет на руки, воркует над ней, укачивает, малышка всегда чистенькая,ухоженная. Странно только, что она как будто вовсе не желает, чтобы ее брали наруки и ворковали над ней, и гораздо быстрей затихает, если ее оставить в покое.

Понемногу она становилась приятней с виду. Кожа не краснаяуже, а белая, прозрачная, как часто бывает у рыжих, и сквозь нее чутьпросвечивают голубые жилки, крохотные руки и ноги теперь младенчески пухлые.Волосы стали гуще, кудрявее и навсегда обрели ту же вызывающе яркую окраску,что отличала малышкиного деда Пэдди. Все с нетерпением ждали, какого цветабудут у девочки глаза. Людвиг спорил, что в отца — синие, Энн уверяла — серые,материнские, Мэгги ничего не предугадывала, просто ждала. Но оказалось, глаза уДжастины совсем особенные, ни на чьи больше не похожие и, пожалуй,страшноватые. Когда девочке минуло полтора месяца, они стали терятьмладенческую молочную голубизну, а на третий месяц окончательно определились иразрез их, и цвет. Необыкновенные, поразительные глаза. По краю радужнойоболочки — очень темное серое кольцо, а сама она такая светлая, что даже неразобрать, серая или голубая, точней всего бы сказать — темно-белая. Какие-тостранные, нечеловеческие глаза, от них нельзя оторваться, они вселяют тревогу,а смотрят словно не видя; но со временем стало ясно, что видит Джастинапревосходно.

Хотя доктор Смит и не говорил об этом вслух, его сильнобеспокоило, что девочка родилась неестественно большеголовая, и первые полгодаон пристально следил за ее развитием; особенно встревожили его эти странныеглаза: уж нет ли у нее, как он все еще называл это по старинке, головнойводянки (в учебниках медицины таких детей теперь именуют гидроцефалами). Нонет, судя по всему, мозг у Джастины вполне нормальный и работает какполагается; просто голова великовата, но девочка растет, выравнивается, иголова уже не кажется такой несоразмерно огромной.

Люк все не появлялся. Мэгги несколько раз ему писала, но онне отвечал и ни разу не приехал посмотреть на своего ребенка. Отчасти Мэгги этодаже радовало: она бы просто не знала, что ему сказать, и сильно сомневалась,чтобы это странное существо — их дочка — привела его в восторг. Родись у нихбольшой, крепкий мальчишка, Люк, возможно, оттаял бы, но Мэгги несказаннорадовалась, что Джастина не мальчишка. Вот оно, живое доказательство, чтораспрекрасный Люк О'Нил далеко не совершенство: будь он настоящим мужчиной, отнего бы, конечно, рождались только сыновья!

Дочка чувствовала себя гораздо лучше, чем Мэгги, быстрейпоправлялась после великого испытания — появления на свет. К четырем месяцамона уже не так много плакала и, лежа в колыбели, развлекалась самостоятельно:хватала и дергала висящие перед нею яркие разноцветные шарики. Но она никогданикому не улыбалась, не видали у нее даже бессознательной «желудочной» улыбки,свойственной всем младенцам.

В октябре настала мокредь, время дождей — и это было доневозможности дождливое время. Влажность воздуха дошла до ста процентов и ужене уменьшалась; изо дня в день часами лило как из ведра, потоки воды с шумомнизвергались на Химмельхох, красная почва совсем раскисла, сахарный тростникразмок, широкая и глубокая река Данглоу вздулась, но из берегов выйти не успела— она слишком коротка, воды ее слишком быстро вливаются в море. Джастина лежалав колыбели и странными своими глазами созерцала мир, а Мэгги сидела и тупосмотрела, как за сплошной стеной дождя исчезает и вновь появляется гора Бартл-Фрир.

Выглянет солнце — и земля начинает куриться трепетнымиструйками пара, в мокрых стеблях тростника искрятся влажные алмазы, рекастановится исполинской золотой змеей. И в небе от края до края встаетбезукоризненно вычерченная двойная радуга, такая яркая на фоне сумрачных сизыхтуч, что краски любой земли, кроме Северного Квинсленда, показались бы тусклымии жалкими. Но Северный Квинсленд ничуть не меркнет даже перед этим божественнымсиянием, и Мэгги кажется: теперь она понимает, отчего так бесцветна серо-бураяДжиленбоунская равнина: Северный Квинсленд присвоил и ее долю ярких красок.

Однажды в начале декабря Энн вышла на веранду, села рядом сМэгги, внимательно на нее посмотрела. До чего же она худая, угасшая! Дажечудесные золотые волосы — и те утратили прежний блеск.

— Не знаю, Мэгги, может быть, я не правильно поступила,но дело сделано, и вы не говорите «нет», сначала выслушайте меня.

Мэгги отвела глаза от радуги, улыбнулась.

— Как торжественно это звучит, Энн! Что же я должнавыслушать?

— Мы с Людвигом очень за вас беспокоимся. Вы плохопоправлялись после родов, а теперь, когда начались дожди, выглядите и тогохуже. Плохо едите, худеете. Я всегда думала, что здешний климат вам неподходит, но, пока не прибавилось тягот, вы кое-как справлялись. А теперь, мыоба считаем, со здоровьем у вас плохо, и если так и оставить, вы заболеетевсерьез.

Энн перевела дух.

— Ну и вот, две недели назад я написала однойприятельнице в бюро обслуживания туристов, и мы устроили вам каникулы. И неговорите о расходах, ни карман Люка, ни наш от этого не пострадает. Архиепископприслал для вас очень солидный чек, и ваш брат тоже прислал денег для вас и длямаленькой, это от всех ваших в Дрохеде, и мне кажется, брат хочет, чтобы выприехали домой погостить. Мы с Людвигом все это обсудили и решили, что самоеразумное — потратить часть этих денег на хорошие каникулы для вас. По-моему,поехать домой в Дрохеду для вас далеко не лучший отдых. Мы с Людвигом уверены,вам сейчас нужней всего побыть одной и собраться с мыслями. Чтобы никто немешал: ни Джастина, ни мы, ни Люк, ни Дрохеда. Вы когда-нибудь оставались одна,на свободе, Мэгга? Давно пора. Так вот, мы сняли для вас на два месяца домик наострове Матлок, с начала января до начала марта. Мы с Людвигом присмотрим заДжастиной. Вы же знаете, ничего плохого с ней не случится, а уж если появитсямалейший повод для беспокойства, вот вам слово, мы вас в ту же минуту известим,с Матлоком есть телефонная связь, и вы сразу вернетесь.