Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

– Никто этого не знает и узнать не может… Ни доказательств, ни свидетелей у тебя нет».

Гапон идет в туалет и обнаруживает в соседней комнате неизвестного человека.

«Он все слышал, его надо убить… Ты, милый, не бойся… Ничего не бойся… Мы тебя отпустим… Ты только скажи, кто тебя подослал…» – так вспоминает слова Гапона этот самый незнакомец из соседней комнаты.

Из соседней комнаты появляются четверо, Гапон сопротивляется, они надевают ему на шею веревку. Рутенберг выходит из дома, чтобы не видеть, как они это делают.

Через пару дней Евгений Азеф идет по безлюдному переулку в Петербурге. Он, очевидно, в задумчивости, поэтому не замечает, как его окружают люди, аккуратно берут под руки и куда-то ведут – он протестует, но его запихивают в карету. Везут его в тайную полицию, к полковнику Герасимову.

«Я – инженер Черкас, меня знают в Петербургском обществе. За что я арестован?» – горячится арестованный и трясет документами.

«Все это пустяки. Я знаю, вы раньше работали в качестве нашего секретного сотрудника. Не хотите ли поговорить откровенно?» – говорит Герасимов.

Арестованный поражен, но продолжает: «О чем вы говорите? Как это пришло вам в голову?»

«Скажите: да или нет?»

«Нет», – отвечает Азеф, но, по словам Герасимова, без особой уверенности.

Его отводят в одиночную камеру.

Герасимов идет к Рачковскому и рассказывает, что произошло. Его агенты пытаются предотвратить покушение на Дурново. И на днях они обнаружили, что подозрительные извозчики, которые все время ошиваются возле квартиры министра внутренних дел, регулярно отчитываются перед руководителем группы. Но это еще полдела – один из полицейских узнал в этом руководителе давнего полицейского осведомителя, так называемого Филипповского. Герасимов недоумевает – никогда прежде он не слышал о таком агенте. Спрашивает у Рачковского. Тот пожимает плечами – уверяет, что и ему ничего не известно.

Через два дня после задержания арестованный просит встречи с Герасимовым: «Я сдаюсь. Да, я был агентом полиции и все готов рассказать откровенно. Но хочу, чтобы при этом разговоре присутствовал мой прежний начальник, Петр Иванович Рачковский».

Рачковский снова недоумевает: «Какой это может быть Филипповский? Я не могу такого припомнить… Разве что Азеф?»

Уже через 15 минут он бросается на шею к Азефу со словами: «Мой дорогой Евгений Филиппович, давненько мы с вами не видались. Как вы поживаете?»

Азеф отвечает ему матом. «В своей жизни я редко слышал такую отборную брань, – вспоминает Герасимов, – он обвинял Рачковского в неблагодарности, в бесчеловечности и вообще во всяких преступлениях, совершать которые способен был только самый бессовестный человек». «Вы покинули меня на произвол судьбы, без инструкций, без денег, не отвечали на мои письма. Чтобы заработать деньги, я вынужден был связаться с террористами», – кричит Азеф.

Когда первоначальные эмоции проходят, Азеф ернически спрашивает Рачковского: «Что же, удалось вам купить Рутенберга?.. Хорошую агентуру вы в лице Гапона обрели?.. Выдал он вам Боевую организацию? Знаете, где теперь Гапон находится? Он висит в заброшенной даче на финской границе… вас легко постигла бы такая же участь, если бы вы еще продолжали с ним иметь дело…»

Оба полицейских изумлены. Им ничего не известно о Гапоне: ни о том, что он убит, ни даже о том, что он пропал.

Подробностей Азеф не рассказывает. Он требует 5 тысяч[74] рублей долгов по зарплате за продолжение сотрудничества. Эту сумму ему легко выдают.

Только через два дня гражданская жена Гапона, Саша Уздалева, приходит в полицию, чтобы написать заявление о том, что он неделю назад ушел из дома и не вернулся. На следующий день в газете «Новое время» появляется заметка, подписанная псевдонимом «Маска». В ней говорится, что Гапон пропал, последний раз его видели 28 марта, и в этот день он должен был принимать участие в важной встрече социалистов-революционеров в Озерках. А еще что черносотенцы готовили на него покушение, а сам он был в таком подавленном состоянии, что подумывал о самоубийстве.

Автор текста – полицейский агент и в недавнем прошлом секретарь Витте Иван Манасевич-Мануйлов. Источник информации – Азеф. Полиция начинает искать Гапона, но пока безуспешно.

В Петербурге о Гапоне почти никто не вспоминает. Прошлогодний герой забыт. Его труп висит на заброшенной даче – а он почти уже никому не интересен.

Это странное время. То, чем российское общество было так увлечено последних два года, – все надоело, все разочаровало, все бесполезно. Закрытие газет, волна арестов, гражданская война по всей стране, всесилие черной сотни, повальная эмиграция. «Пора валить» – главное настроение среднего класса в Петербурге, а особенно в Москве. После подавления декабрьского восстания москвичи гораздо чаще, чем за год до этого, обращаются за загранпаспортами. Уезжают не только революционеры, которые вернулись по амнистии Витте и теперь фигурируют в новых уголовных делах. Уезжают бывшие аполитичные – те, кто сначала увлекся демократической весной, а потом понял, что вовсе не хочет участвовать в этой гадкой и грязной, бесчеловечной борьбе.

В конце 1905 года Мережковский пишет «Воззвание к церкви». В нем он призывает церковь восстать против императора, в частности: больше не молиться в храмах за царя, а молиться за освобождение народа, освободить военных от присяги царю, лишить власти Синод, созвать Церковный собор.

Воззвание Мережковского не имеет, конечно, никакого эффекта. И вскоре он приходит к выводу, что православие и самодержавие неразрывно связаны: «К новому пониманию христианства нельзя подойти иначе, кроме как отрицая оба начала вместе».

В декабре 1905 года Зинаида Гиппиус и Дима Философов ужинают в ресторане – вдруг прибегает Дягилев и закатывает двоюродному брату отвратительный скандал, кричит на весь ресторан. Он только что узнал, что Философов пытался соблазнить его любовника – личного секретаря Дягилева, польского студента Вика. А может быть, Дягилева бесит, что Дима все же предпочел ему Гиппиус и Мережковского и даже переехал жить в их квартиру. Скорее всего, Дягилева вообще все раздражает: знаменитый столичный продюсер бьется в истерике перед своим бывшим любовником и его новой подругой – знаменитыми столичными журналистами.

После скандала в ресторане Дима срывается и уезжает в Париж. Следом едут Гиппиус и Мережковский – поехали «герценствовать», язвит Дягилев. Но скоро и он уезжает, и тоже в Париж – хочет организовать там выставку русского искусства.

У Витте тоже сдают нервы. Человек, который в октябре приносил царю философский трактат о стремлении к свободе, теперь со страхом и омерзением говорит о придуманной им же самим Государственной думе. На бесконечных правительственных совещаниях он сетует, что русское общество некультурно, что заседания нельзя делать публичными – иначе министров будут закидывать «мочеными яблоками и ревущими кошками».