Печальные тропики - Клод Леви-Стросс

Но почему же я вспомнил Шопена? Ведь я не очень любил его творчество. Я предпочитал музыку Вагнера, недавно открыл для себя Дебюсси, а также я посмотрел два или три раза «Свадебку», разрушившую мою прежнюю музыкальную вселенную, и великолепный мир Стравинского показался мне более реальным и более глубоким, чем саванны Центральной Бразилии. Когда я уезжал из Франции, необходимую духовную поддержку я черпал в опере «Пелеас и Мелисанда» Дебюсси, но почему тогда в этой пустыне я вдруг обратился к самому банальному из произведений Шопена? Вместо того чтобы смотреть вокруг, я погрузился в решение этой проблемы. Я говорил себе, что совершить путь от Шопена до Дебюсси не менее трудно, чем наоборот. То наслаждение, которое доставляла мне музыка Дебюсси, я нашел теперь в другой форме – в музыке Шопена: в ней был скрытый намек, неопределенность. Предельная сдержанность мелодии раньше не давала мне этого понять, я предпочитал более открытую выразительность. Я добился определенных успехов: я смог оценить простую красоту более старого композитора, неведомую тому, кто еще не знаком с Дебюсси. Некоторые любят Шопена, потому что они не знают последующей эволюции музыки, но там, где они любят от ограниченности, я люблю от полноты. И теперь, чтобы музыка по-настоящему взволновала меня, достаточно лишь тонкой мелодии, предчувствия, намека.

В течении всего путешествия, километр за километром, это мелодия звучала у меня в голове, я никак не мог от нее избавиться. С каждый разом она все больше нравилась мне. В начале очень плавная, с каждым тактом она становилась все резче, словно нить вилась вокруг оси, желая тем самым скрыть свою изначальную сущность. Мотив усложнялся, «запутывался» до такой степени, что было совершенно непонятно, чем все это закончится; все решала одна-единственная, внезапная нота, эта уловка композитора была очень смелой, однако, учитывая общий контекст произведения, достаточно уместной. Эта нота задавала другое настроение, развитие темы теперь шло в новом направлении: мотив больше не казался произвольным, да и сам финал не случайным, тщательно продуманным. Была ли эта мелодия музыкальным воплощением моей поездки? Скорее всего, в ней странным образом отразилась пустыня моей памяти, чем та, что окружала меня. После полудня под изнуряющим солнцем все замирало, я валялся в гамаке, защищаясь от напасти свернутой в несколько раз москитной сеткой: сквозь ее тонкие переплетения воздух проходил с трудом, дышать было тяжело. Мне показалась, что мои размышления могут послужить материалом для театральной пьесы, я в точности сформулировал то, о чем бы хотел написать. Индейцы исчезли: я писал шесть дней подряд с утра до вечера, покрывая листы бумаги словами, набросками, генеалогическими таблицами. Но потом вдохновение навсегда оставило меня, пьесу я так и не закончил и более никогда к ней не возвращался. Перечитывая сегодня свои черновики, я нисколько об этом не жалею.

Пьеса называлась «Апофеоз императора Августа», это была новая версия «Цинны» Корнеля. Герои пьесы – друзья детства, однажды после длительной разлуки они встречаются снова, у каждого в жизни и службе наступил переломный этап. Друзья спорят: первый, как он полагает, всегда противостоял цивилизации, и только обнаружив, что это слишком запутывает и разрушает его, находит поддержку в чувствах и ценностях совсем другого порядка. Другой был рожден для всей славы этого мира, однако обнаружил, что его успехи ведут в будущем к уничтожению этого мира и его славы. Они пытаются уничтожить друг друга, и только ценой их собственной смерти удается сохранить то, что им было дорого вначале.

Пьеса начинается с того, что Сенат, желая угодить императору Августу, задумался о том, чтобы возвести государя в ранг богов, вопрос был поставлен на голосование. В саду дворца два сторожа обсуждают это событие; размышляя о последствиях, каждый излагает свою точку зрения. Будут ли теперь нужны стражники? Как можно защищать бога, если в случае опасности он может превратиться в насекомое, стать невидимым и с легкостью обезвредить врага? Они рассуждают о восстании, приходят к тому, что в любом случае они заслуживают большей оплаты.

Неожиданно появляется начальник дворцовой стражи и объясняет им, как они заблуждаются. Миссия воина не может быть не освящена тем, кому служит. Как бы то ни было, образ воина сливается с образом государя, стражник разделяет интересы своего хозяина и его славу. Войско императора теперь тоже будет божественным. Для них, как и для него, все станет возможным. И следуя своей истинной природе, они на деле осуществят девиз тайной агентуры: все услышать, все видеть, все знать.

Из здания Сената на сцену выходят еще несколько персонажей, они обсуждают недавнее заседание. Некоторые сенаторы выступали против странного ритуала, усматривали ряд противоречий в этом превращении человека в бога. Но большинство было «за», многие сенаторы рассчитывали на большое будущее, величие и богатство, полагали, что ритуал укрепит императорскую власть, защитит государя от дворцовых интриг и заговоров. Для Ливии, жены Августа, апофеоз имел судьбоносное значение: «Он это заслужил!» Как все это напоминает мне Французскую Академию… Камилла, юная сестра Августа, сообщает императору о возвращении своего возлюбленного, Цинны, который отважно сражался за Рим. Она хочет, чтобы Август встретил его, надеясь, что своенравный и талантливый Цинна, коим он всегда был, удержит императора от апофеоза, поможет сохранить заведенный в природе порядок. Ливия противится этому: Цинна только и делал, что вносил в жизнь Августа сплошной хаос; этот сорвиголова счастлив только у дикарей.

Август хочет исполнить просьбу Камиллы, но к нему во дворец одна за другой приходят группы священников, поэтов, художников и не дают ему этого сделать. Многие римляне полагают, что ритуал обожествления Августа изменит все мировое устройство: священники считают, что теперь власть всецело окажется у них в руках, поскольку они посредники между богом и людьми. Художники видят в императоре лишь образ, а вовсе не земного человека: мраморные статуи приукрашены и во много раз больше живого императора, Август и Ливия видят в этом воплощение мощи и многогранности. Смущение возникает, когда легендарные героини Леда, Европа, Алкмена, Диана предлагают ему поделиться опытом коммерческого использования божественности.

Когда Август наконец остается один, к нему прилетает орел. Это вовсе не символ, не божественный знак, это жестокая птица, пахнущая падалью. Тем не менее это орел Юпитера, тот самый, который некогда после кровавой битвы похитил Ганимеда, юноша напрасно от него отбивался. Величественному и недоверчивому императору орел объясняет, что божественность – это просто иммунитет от того чувства отвращения, которое он испытывает к вонючей птице, будучи человеком. В лучезарном сиянии и предчувствии чуда Август не замечает, как становится богом. Он не испытывает никакой неприязни к дикой птице, спокойно переносит ее неприятный запах (даже когда орел покрывает его тело экскрементами). Падаль, гниль, вонь – не раздражают его. «Бабочки будут совокупляться на твоем затылке, ты сможешь без труда спать на голой земле, колючие шипы, мерзкие насекомые, проказа – все будет тебе нипочем».

Во втором акте, после разговора с орлом Август размышляет о взаимоотношениях природы и общества. Он решает увидеться с Цинной, который в свое время предпочел вести естественный образ жизни, в отличие от Августа, который занялся общественной деятельностью, стал императором. Цинна смущен. Втечение десяти лет во всех своих приключениях он думал только о Камилле, сестре своего друга, мечтал жениться на ней. Август был бы рад выдать за него сестру. Но римское общество осуждает неравный брак, Цинне не посчастливилось стать достойным ее по праву рождения, он должен преодолеть сопротивление общества. Поскольку Цинна имеет репутацию бунтаря, ему необходимо заручиться поддержкой общества и вырвать у него то, что и так принадлежит ему по праву.