Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН - Александр Владимирович Пыжиков

из этих богатырей есть по своей особенной дружине. Так, в песне об Иване Годиновиче Владимир говорит этому богатырю: "Возьми ты у меня, князя, 100 человек, русских могучих богатырей; у княгини другое 100; у себя, Ивана, третье 100. Здесь указываются отдельные дружины у князя, княгини и одного из главных богатырей. В другом месте опять рассказывается, что у Владимира — 300 богатырей. Он говорит Дунаю, отправляя его за невестой: "Бери 300 жеребцов и могучих богатырей". В иных ещё местах говорится о 30 и о 12 главных богатырях Владимировых.

Всё это является лишь осколком чужих эпических приёмов. Ни одной самостоятельной подробности устройства и численности дружины — не находим.

Назначение своё богатыри наши выражают в одних и тех же словах с богатырями восточными. В одном месте Рустем говорит: "Я рождён на то, чтоб трудиться для царя". Наш Еруслан Лазаревич говорит: "На то я народился, чтоб мне за вас, государей своих, голову свою складывать".

Наконец, что касается до застав богатырских, так часто упоминаемых нашими былинами, то это опять-таки чисто-восточная подробность азиатских поэм и песен. В "Магаванси" (постоянно изображающей нам нравы и жизнь индийские) часто упоминаются заставы богатырские, иногда на берегу реки; в "Шах-Намэ" также много раз речь идёт о том, что на границе, входном рубеже царства, живёт то или другой главный богатырь (всего чаще в этом качестве опоминается Рустем, как у нас Илья-Муромец), и при нём подчинённые богатыри и войско; в случае нужды царь призывает их от границ царства к себе на помощь. В монгольских, калмыцких и сибирско-тюркских поэмах встречаем то же учреждение. На границах царства или ханства стоит то два, то большее число богатырей, всегда чётное и круглое, тем самым доказывающее свою нереальность. Иногда это число доходит до 60. Обратимся теперь к составу нашей богатырской дружины. Она состоит из богатырей разного сословия и разных областей, сошедшихся ко двору князя Владимира и оттуда отправляющихся на богатырские подвиги, в одиночку или партиями, — по собственному вызову или по приказанию княжескому. Но какие это разные сословия? Илья Муромец — богатырь-крестьянин, Добрыня — богатырь-князь, Ставр-богатырь-боярин, Алёша — богатырь-попович, Иван Гостиный сын и Соловей Будимирович — богатыри из купцов и т. д. Судя по названиям, в этой дружине действительно присутствуют чрезвычайная разносоставность, разносословность; но, рассматривая дело ближе, мы находим две вещи: первая, что, кроме названий, тут нет налицо никаких черт древних русских сословий, и вторая, что сословные названия являются здесь вследствие причин, лежащих не в самих былинах а в их восточных первообразах. Илья Муромец считается у нас представителем русского крестьянства. Но "крестьянство" не есть ещё исключительная принадлежность его одного, а и многих других иноземных богатырей, и в нашем Илье нет таких черт, которые бы указывали собственно на русского крестьянина: напротив, именно те самые "крестьянские" подробности, которые рассказываются про Илью, почти в тех же самых словах и в той же самой последовательной связи с дальнейшими событиями рассказа встречаются и при имени тех восточных богатырей, которые кажутся нам древними прототипами Ильи Муромца. По былинам, наш Добрыня — князь. Но спрашивается, чем он князь? Кроме титула, мы не открываем в нём ничего княжеского, и он ровно ничем не отличается от остальных богатырей, не князей. Отношения к другим, условия жизни, общий облик, власть, подвиги, манеры и обращение, костюм — решительно всё одинаково у него с другими богатырями. Пусть у него отнимут титул, и никто никогда не догадается, что в лице Добрыни мы должны видеть древнего русского князя. А могло ли и должно ли бы так быть в ту эпоху и в тех обстоятельствах, где описывается этот богатырь? Нет, наш Добрыня в былинах ни по чему не имеет права быть признан князем; но есть, кажется, несомненные доказательства, почему он у нас зовётся князем. Мы видели выше, что тот герой восточных поэм и песен, которых Добрыня является позднейшим русским эхом, человек не простой, не богатырь обыкновенного рода, а всегда лицо высокого царского или княжеского происхождения: Кришна Гаривансы происходит из царского дома, Рама и Арджуна — оба царевичи, Шюню и Суну — ханские сыновья. Многое в нашей былине о Добрыне изменилось в сравнении с азиатскими первообразами, исчезли многие мотивы и подробности, но титул героя остался, и иноземный царь, царевич или ханский сын превратился в русского князя. Ставр-богатырь — боярин. Но почему он боярин? Потому что в первоначальных восточных рассказах герой — человек не простого, а высокого рода: по Магабгарате он не только царь, но даже существо сверхъестественное, почти божественное. По дороге из Азии к нам герой рассказа спускался но степеням звания всё ниже и ниже, стал наконец не больше как боярином, но всё-таки сохранил в себе ту черту, что он родом выше других действующих лиц этого рассказа, — кроме самого князя Владимира, который тут, в былине, занимает место того верховного бога, который в рассказе Магабгараты назван Брахмой. Но, кроме имени боярина, Ставр не представляет в былине ровно никаких черт русского боярства. Почему и для чего наш Алёша есть попович? Имеет ли это происхождение какое-либо отношение к его подвигам, к событиям его жизни? Нет, никакого. Единственные следствия названия "попович" — те в былине, что при первом приезде Алёши в Киев князь Владимир хочет посадить его, из почтения к поповскому его происхождению, на большое место, а при брани все его укоряют "породой неуклончивой, неустойчивой, глазами завидущими, руками загребущими". Но всех этих качеств он нигде не оправдывает на самом деле: в былинах, где действует Алёша Попович, нет таких событий, где бы этот богатырь на самом деле оказывался неуклончивым, неустойчивым, завистливым и загребущим. Притом мудрено предположить, чтобы при князе Владимире, только что принявшем христианство, могли уже образоваться такие иронические понятия о духовном сословии. Кажется, нельзя сомневаться, что все эти выражения принадлежат периодам позднейшим. А что касается до самого прозвища "попович", то оно по-видимому, есть потерявший первоначальное своё значение отголосок чужих оригиналов, и, если мы пройдём в памяти те оригиналы, с которыми нам приходилось сравнивать русские былины, то без труда откроем, каких именно. Наш богатырь-попович, вероятно, не что иное, как последнее эхо богатырей-брахманов, какими наполнены брахманские и буддийские поэмы и песни. В древней Азии мы встречаем богатырей из касты духовных (т. е. брахманов), как встречаем богатырей из касты царей-воинов (т. е. кшатриев), и если одним из представителей последних у нас является Добрыня, то одним из