Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

их надо пристроить за клави- и но- на пе-да…

Чернотелой громадною птицей с подъятым крылом рояль на него нападает, сбивает его и бьет.

3

Все обращается вспять и круг замыкается снова.

Ибо, сгущаясь, огонь вновь в воздух густой переходит

Воздух — в воду; земля из воды происходит сгущенной.

Не сохраняет ничто неизменным свой вид; обновляя

Вещи, одни из других возрождает обличья природа.

Не погибает ничто — поверьте! — в великой вселенной.

Разнообразнится все, обновляет свой вид: народиться —

Значит начать быть иным, чем в жизни былой; умереть же —

Быть, чем был, перестать; ибо все переносится в мире

Вечно туда и сюда; но сумма всего — постоянна.

Так говорит Пифагор у Овидия в «Метаморфозах». Этим строкам две тысячи лет, но в них мы находим все то, что случилось с Ахиллом. Тут огонь и вода — две стихии, от которых (мы слышим «Симфонию-миф») зачат был герой. Тут вечность в рожденье и смерти: не погибает ничто, говорит Пифагор, народиться — значит начать быть иным, чем был прежде, — произошла с ним достойная лиры Овидия метаморфоза: его обновила, его возродила в новом обличье природа после того, как ступил он за грань бытия.

Он упал. Сиреной и красным блистаньем себе пробивая дорогу, машина домчала его до покоев больницы. Ахилл был осмотрен, уложен, увешан трубками и проводами. Шло время — но не для него. Приехали школьники. Позже приехал школьный директор. Примчались Маронов с Настеной из Красного. Разыскала Ахилла и ближе к полуночи как-то проникла в пределы больницы Валя. Ее не пустили в палату, но она умолила, чтобы позволили ей ночевать в коридоре. Всем говорилось: глубокая кома. Исход неизвестен. Мы делаем все, что возможно. Сердце хорошее, но… Затронуты жизненно важные центры. Очаг гематомы обширен. Пришлось сверлить черепную кость, чтобы снять давление. Следить и следить. Сколько может продлиться? Кто знает…

Окончилась первая ночь, наступил день второй. Валя достала белый халат и уверенно начала делать работу нянечек и медсестер. Вечер, ночь и день третий, — следить и следить, сердце, легкие, переворачивать чаще, отсосы, питание, — видите, сколько больных, нас на всех не хватает, и лучше, что вы, — как вас звать? — лучше, что вы, Валя, сами за ним смотрите, врачей не дозваться, они все в приемном покое, везут и везут, травмы черепа, знаете, пьянки и драки, — головы разбивают, это наши все, к нам поступают…

Прошел день третий, и он не принес никаких перемен. Кома длилась. А чем она дольше, тем хуже, — так говорили все. Утром четвертого дня приехали Лина и Майя. Дочь плакала, Лина ее обнимала за плечи. Вале они предложили сменить ее хоть на сутки, хоть на дневные часы, она отказалась.

Все по-прежнему было и на пятый день. Приехал Мирович. «А я ему ноты привез. Он был бы рад. Вот», — раскрыл он тонкую папку и показал Вале надпись на нотной странице: «Из оперы „Ахиллес“ Эли Ласкова». Валя поцеловала Людвига в седую щетину. На кончике его носа висела капля влаги, он ее, всхлипнув, смахнул.

На следующий день удалось поговорить с врачом. Валя, а с нею Лина и Майя, остановили его в коридоре, и он позвал их к себе в кабинет. Начал он раздраженно, без конца прикладывая к губам сигарету, но вид трех молодых симпатичных женщин, глаза которых неотрывно на него смотрели, действовал на врача благотворно, он успокоился и, сидя перед ними на краю стола, стал постепенно и обстоятельней, и… человечней: «Сегодня какой день? Шестой? Пока ничего хорошего. Может быть все что угодно: от полного, почти полного восстановления всех функций, что очень редко после такой длительной комы, и до летального исхода. Неприятно вам говорить, но статистика дает семьдесят — девяносто процентов. Плохо, что он не выходит из комы так долго. Пока мы знаем, что поражено левое полушарие. Рефлексы правой руки и правой ноги отсутствуют, опущен правый угол рта. Он же не левша? Частично левша? Гм… Обычно у правшей при кровоизлиянии слева поражается речь, а при правостороннем инсульте страдает эмоциональная сфера. Но если человек левша, картина меняется на обратную. Чувствует ли что-нибудь? Мы мало что знаем о коме. На рефлекторном уровне — безусловно да, я имею в виду периферию, реакцию на болевые, тепловые раздражения и так далее. На сознательном… Мы не знаем. После выхода из комы иногда мы узнаем… нечто странное. Свидетельства о необъяснимом. Сейчас часто пишут о людях, побывавших в клинической смерти. Некоторые рассказывают, что видели — как бы сверху — себя и операционный стол и слышали голоса врачей. Или о тоннеле, сквозь который они пролетали. Другие еще поразительней — об общении с умершими. Мы, врачи, этому, конечно, не верим. Разве лишь называем это галлюцинациями. Но в то же время мы и ничего не знаем о том, как функционирует человеческое сознание, когда у нас нет с ним связи. Мы имеем дело с черным ящиком. Знаете, у кибернетиков есть такое понятие — „черный ящик“: это система, у которой есть входной канал, для ввода каких-то данных, вопросов, словом, информации; и есть выходной канал, по которому к нам какие-то данные поступают. Но что внутри самой системы происходит, каково ее устройство, как она функционирует — неизвестно, и проникнуть внутрь такого черного ящика нет возможности. Сознанье пребывающего в

коме от нас закрыто, оно вот этот самый черный ящик. Пока человек из этого состояния не выходит».

И в день седьмой Ахилл был там же, где он был все эти дни. Он был во тьме. Он сам был тьмой. И тьма была в нем.

БЕГ ЧЕРЕЗ ТЬМУ

Токката из романа об Ахилле

Он бежал. Он знал, что бежит сквозь смерть. Бег был ровным, спокойным, стремительным. И он знал, что бежит не один. Мощный, резкий атлет бежал вместе с ним нога в ногу, грудь в грудь, выдох-вдох. Они рассекали тьму, и не было им препятствий.

— Где мы?

Ответ он услышал не сразу:

— Нигде.

Он это понял так, что здесь нет ничего. Только бег. Он сказал:

— Мы бежим через время.

И снова ответ был после молчания:

— Что оно значит — время? Я не знаю этого.

Ахиллу пришлось обдумать свои слова.

— Это то, чем измеряется жизнь. Это движение жизни.

Он услышал на это:

— Нет. У жизни движения нет. Жизнь есть. И есть