Тайный заговор - Филипп Ванденберг

Клаудио провел губами по обнаженному телу Жюльетт, не пропуская ни единого сантиметра. Когда он добрался до бедер, Жюльетт выгнулась дугой.

— Иди сюда! — нетерпеливо прошептала она. — Иди же сюда, наконец!

Они любили друг друга с неукротимой страстью. Затем, запыхавшись, лежали в объятиях друг друга. Их тела дрожали.

Первой заговорила Жюльетт:

— Ты только что осчастливил вдову.

Клаудио приподнялся на локте и с недоумением посмотрел на нее.

— Что ты имеешь в виду, Джульетта?

— Ты все правильно расслышал. Я вдова. Мой муж совершил самоубийство.

— Я думал, твой муж парализован и прикован к инвалидной коляске.

Жюльетт кивнула.

— Кто хочет расстаться с жизнью, всегда найдет способ.

— Мне очень жаль, — сказал Клаудио и, собравшись с духом, спросил: — А этот Бродка? Ты его еще любишь?

Жюльетт промолчала, но Клаудио верно понял ее молчание. Помедлив, он задал простой вопрос, который давным-давно должна, была задать себе Жюльетт:

— Что же будет с нами?

Жюльетт долго смотрела на Клаудио, потом перевела взгляд на террасу. В сумерках загорались огни города.

Ответа она не знала.

В комнате не было окон, а потолок оказался настолько высок, что его не было видно, и оттого становилось как-то не по себе. В отличие от всех остальных комнат Ватикана, у этой не было названия, по крайней мере, столь звучного, как, например, Сала делле Музе, Габинетто дель Канова или Сала дегли Индирицции. Те немногие люди, которые знали о существовании этой тайной комнаты, называли ее просто Сала сенца Номе, то есть «комната без имени», и тому были свои причины.

Лео X, обладавший роскошью и величием папы из рода Медичи, велел расширить эту комнату, возникшую в результате пристроек между двух внешних стен, и расписать ее непристойными фресками. Чтобы доставить ему и его друзьям удовольствие, стены разрисовали резвящимися обнаженными женщинами, часто в непристойных позах, из-за чего последователь Лео велел закрасить грешные изображения известью. Но известь не держалась на грехе, она осыпалась подобно добрым намерениям, и вскоре фривольные картинки показались снова, после чего преемник Лео решил замуровать вход в Сала сенца Номе. Безымянная комната была забыта и до сих пор не обозначена ни на одном плане.

Каким образом государственный секретарь кардинал Смоленски обнаружил необычную комнату, осталось тайной — как и многое другое, что касалось этого человека. Поскольку в Сала сенца Номе отсутствовали окна и была только одна дверь, Смоленски использовал помещение для совершенно особенных встреч, никогда не начинавшихся раньше полуночи, ибо только тогда кардинал был уверен, что не встретит тех, кого здесь быть не должно.

Перед узким проходом, закрытым железной дверью без каких-либо украшений, стояли два высоких толстых диакона. Почему-то им совершенно не шли свежевыглаженные сутаны. Их задача состояла в том, чтобы проверять, имеет ли право присутствовать на совещании тот или иной человек.

С этой целью мужчина, называвший себя Бельфегором, выдумал утонченную систему. Поскольку не все члены организации приглашались сюда каждый раз, он передавал по телефону кодовую фразу из Священного Писания. На этот раз это была цитата из Матфея 10:17.

Бельфегор, возможно, и был дьяволом, однако дьяволом, хорошо знающим Библию. Он так и сыпал цитатами направо и налево, что, однако, не означало, что этот человек принимал их всерьез. Напротив, он смеялся над ними, и у Матфея 10:17 тоже был циничный подтекст. Стих этот звучал так: «Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища…»

Чтобы быть допущенным в безымянную комнату, каждый из приглашенных должен был прошептать на ухо одному из дьяконов: «Матфей 10:17». Мужчины — а здесь присутствовали исключительно мужчины — были в черных одеяниях, но не в церковных одеждах: на них были черные двубортные костюмы, скроенные как униформа, а также черные галстуки и белые стоячие воротники.

Мужчины не обращались друг к другу по настоящим именам. Казалось, они перенеслись в другой мир. Как всегда, одним из первых появился Смоленски, и, как всегда, на нем был элегантный черный костюм вместо кардинальского облачения. На этот раз с ним пришел его секретарь Польников.

Покрасневший и крайне взволнованный, кардинал занял место за длинным черным столом, стоявшим в центре полупустой комнаты и освещенным массивными канделябрами.

Обычно Смоленски предпочитал, чтобы к нему обращались «ваше преосвященство», но в безымянной комнате он раздавил бы всякого, кто забыл бы его псевдоним.

Человек, сидевший слева от него, Вельзевул, на самом деле звался Пьетро Садона; он тоже был кардиналом, префектом богословской конгрегации и, кроме того, другом Бельфегора. Духовным другом, если быть точным, поскольку настоящую дружбу в этой организации осуждали.

Напротив него сидел еще один кардинал, Энрико Фиоренцо, префект конгрегации по вопросам евангелизации народов. Этого сутулого мужчину с колким взглядом здесь звали Нергал. Место рядом с ним пустовало, и на то была причина: раньше там сидел кардинал Шерман. Отсутствие последнего приводило в ужас монсеньора, сидевшего на стуле напротив; он неотрывно смотрел на пустой стул, при этом то и дело кривился, словно ему было больно. За этим столом его называли Велиалом, а настоящее его имя было монсеньор Пьетро Чибо, которого все знали как пресс-секретаря Ватикана.

Рядом с Велиалом сидел Аполлион. На самом деле Аполлиона звали Энрико Польцер, и он был главой мастерской по изготовлению подделок, имея в подчинении пятерых рабочих. Пока Пальмеззано находился в тюрьме, Энрико занял его место и зарекомендовал себя превосходным мастером.

Мужчина, сидевший напротив него, — наш старый знакомый, Альберто Фазолино, которого здесь звали Молохом.

Наконец в безымянную комнату вошел Адраммелех, более известный как профессор Андреа Лобелло, главный специалист по вопросам здравоохранения в Ватикане. Он уселся рядом с человеком, отличавшимся серьезностью взглядов, монсеньором Джованни Батиста Ломбадо. Этого профессора теологии, члена богословской конгрегации, побаивались за острый язык, а также из-за оружия, которое он всегда носил с собой. Наличие у него оружия объяснялось тем, что Ломбадо боялся. Если бы его спросили, кого он боится, профессор не смог бы ответить. Однако, прикрыв рот ладонью, Ломбадо называл главного среди всех демонов, самого Люцифера, с которым, как часто и с напором уверял окружающих профессор, он встретился в юности, из-за чего и выбрал духовную карьеру. В организации Ломбадо получил имя Люцифуге.

После того как все места за столом, кроме двух, были заняты, стало очень тихо. Некоторые выжидательно повернулись к двери. Вскоре появился кардинал курии Шперлинг со стопкой бумаг под мышкой. Дверь за ним закрылась.

Шперлинг был как две капли воды похож на своего брата-писателя Пауля, причем даже в том, что касалось полноты. И все же он был другим. Кардинал курии в своем черном двубортном костюме, пригнанном по фигуре (который, к слову, Пауль никогда бы не надел), чувствовал себя уверенно и, в отличие от неповоротливого брата, двигался ловко и динамично. Его взгляд, колючий и циничный, казалось, пронзал собеседника насквозь. У кардинала был псевдоним Бельфегор.