Мирабо - Рене де Кастр

VI

Женщина, даже если она королева, даже если она сто раз предубеждена против человека, которого презирает, не останется бесчувственной к подобным речам; возможно, именно по этой причине у нее возникла мысль о встрече с Мирабо. Разговор напрямую наверняка позволит поднять множество вопросов: натиск на Лафайета, по мнению Мирабо, достаточно продвинулся, чтобы ожидаемый плод созрел. Приближался праздник Федерации, и герцог Орлеанский мог вернуться во Францию. Дело с заливом Нутка так и не было решено, сохранялся риск войны на стороне Испании. В «записках для двора» в конце июня предлагалось направить тайного эмиссара в Мадрид; нужно ли это сделать с согласия Монморена или без оного?

Ответы на все эти вопросы, возможно, были даны во время непосредственной встречи Мирабо с королевской четой; несомненно, эта встреча состоялась, однако никаких подробностей ее не известно.

Король и королева поселились на лето в замке Сен-Клу. Хотя он усиленно охранялся, там все же сохранялись видимость свободы по сравнению с Тюильри и возможность избежать плотного надзора.

Вечером 2 июля 1790 года Мирабо отправился к своему племяннику дю Сайяну.

— Ты по-прежнему верный роялист? — спросил он.

— Да.

— Раз ты так предан королю, я предоставлю тебе случай сослужить ему службу.

Мирабо объявил, что проведет ночь со 2 на 3 июля в доме дю Сайянов в Пасси.

Утром 3-го числа племянник нарядился кучером и по повелению дядюшки поехал по дороге в Сен-Клу; он остановил экипаж возле садовой калитки; трибун, скрывавший свое лицо, вышел; прежде чем войти в парк, он сверил свои часы с часами дю Сайяна, дал ему письмо, обращенное к коменданту парижской Национальной гвардии, и сказал театральным тоном:

— Не знаю, намерены ли обойтись со мной честно или убить меня. Если я через час не вернусь, скачи во весь опор, передай это письмо по адресу, бей в набат и сообщи народу о коварстве двора.

Дядя скрылся за стеной, молодой человек стал ждать; прошел час, а дверь всё не открывалась. Дю Сайян, сильно тревожась, выделил себе еще четверть часа. Поскольку никто так и не появился, он пустил лошадей шагом; остановился, прислушался, подождал еще несколько минут, снова поехал, потом, на повороте дороги, подождал еще чуть-чуть, не отрывая глаз от калитки. И оказался прав, ибо от потайной двери, отдуваясь, бежал Мирабо; задыхаясь, он вскочил в коляску и шепнул на ухо вознице:

— Как я боялся, что ты уедешь! Я рад, все будет хорошо. Храни полное молчание об этой поездке, столь важной для государства.

Разумеется, на самом деле событие было лишено нелепого романтизма; нашлись бы другие способы избавиться от Мирабо, чем разыграть новое убийство герцога де Гиза. Раз король с королевой согласились принять у себя своего тайного советника, значит, они собирались вести с ним серьезный разговор.

Возможно, встреча состоялась в апартаментах королевы или в павильоне, венчавшем собой сад Армиды. Это один из второстепенных моментов, которые необязательно прояснять; гораздо интереснее узнать подробности разговора, длившегося больше часа. Достоверных сведений об этом нет — разве что потом королева призналась Ламарку, что они с королем «убедились в искренней преданности Мирабо делу монархии и их особам».

Архиепископ Тулузский, участвовавший во встрече, высказался в том же ключе: «По отношению к обычному врагу, к человеку, который поклялся бы погубить монархию, не видя ее пользы для великого народа, мой поступок был бы самым дерзким; но когда говоришь с Мирабо…»

О том, как началась эта встреча, королева якобы рассказала госпоже Кампан; свидетельство последней особенно сомнительно, и маловероятно, чтобы при столь напряженных обстоятельствах Мария-Антуанетта почувствовала необходимость сообщить своей камеристке о разговоре с Мирабо.

Так отнесемся же к Истории с уважением и не станем пытаться воспроизвести в подробностях разговор, о котором ничего не известно; дадим лучше слово воображению или просто здравому смыслу.

Не прошло и трех месяцев с того дня, когда Мария-Антуанетта спросила Ламарка, не является ли Мирабо истинным организатором октябрьских событий; теперь она стала доверять ему настолько, что встретилась с ним наедине, несмотря на огромный политический риск подобного свидания.

Так что вполне вероятно, что королева могла сказать гостю:

— Сударь, даже когда я считала вас своим врагом, я всегда видела различие между вами и прочими.

Также вероятно, что в конце встречи Мирабо попросил, склонившись перед государыней:

— Мадам, когда ваша августейшая мать удостаивала одного из своих подданных чести говорить с нею, она никогда не отпускала его, не дав поцеловать своей руки.

Почему бы королеве отказать в этом человеку, который хотел ее защищать? И разве не в характере Мирабо было, коснувшись губами королевской руки, прошептать с отнюдь не наигранным волнением:

— Мадам, монархия спасена!

Всё это выдержано в том же тоне, что и «записки для двора». Поэтому, вернувшись к кабриолету, где его дожидался племянник, Мирабо вполне мог сказать дю Сайяну:

— Она, конечно, королева, аристократка, но она поистине несчастна, и я ее спасу.

Менее чем через год, после возвращения из Варенна, Барнав скажет то же самое; а достойный доверия Ламарк сообщает, что после встречи в Сен-Клу Мирабо ему сказал:

— Ничто меня не остановит, я скорее погибну, чем не сдержу своих обещаний.

Похоже на истину…

VII

В самый день встречи в Сен-Клу Мирабо передал Ламарку восьмую записку: в ней он старался доказать, что революция не так сильно ослабила королевскую власть, как считали при дворе; абсолютная власть в законодательном плане всегда была мифом; в плане налогов монархия всегда была связана привилегированными сословиями и парламентом. Сегодня был сделан большой шаг вперед; признав ответственность министров, Национальное собрание отдало должное порядочности короля. С той единственной оговоркой, что до созыва Генеральных штатов король управлял бесконтрольно; передать собранию административные полномочия значило отречься от власти: «Управлять значит править; править значит царствовать; этим всё сказано. Разве не важно оказаться без парламентов, без автономных провинций, без церковных властей, без привилегированных сословий, без дворянства? Мысль о единственном классе граждан понравилась бы Ришелье; хотя внешнее равенство подходит для свободы, оно упрощает вершение власти».

Однако, несмотря на этот оптимистический вывод, Мирабо впервые со времени плана бегства короля 15 октября 1789 года видел вероятность гражданской войны. Чтобы ее избежать, нужно провести выборы, избрать умелых министров, приблизить к себе влиятельных депутатов и людей, применять щедроты и приманки королевской власти. По данному поводу Мирабо выступал за увеличение цивильного листа: он потребовал выделить 36 миллионов на содержание короля; Национальное собрание предоставило только 25, но и это уже давало престолу огромное могущество. Отныне король на законном основании располагал кредитами, которые приписывал себе «по своему усмотрению» до созыва Генеральных штатов; теоретически у него была гарантия того, что налоги на покрытие расходов двора всегда будут утверждены.