Мирабо - Рене де Кастр

После этого Ламарк связался с монсеньором де Фонтанжем и свел его с Мирабо во время ужина, проходившего в тесном кругу. Новый архиепископ Тулузский знал, какую роль ему отвели; она не слишком ему нравилась, и он согласился на нее лишь из преданности королеве. Он получил список долгов на 208 тысяч ливров и занялся их уплатой.

В то же время Мирабо получил первые 6 тысяч ливров, потом еще 300 в уплату переписчику, тайно снимавшему копии с его записок для двора; эту роль попеременно исполняли Кон и Пелленк. Фонтанж порой подменял Ламарка, становясь связным между королевой и Мирабо.

Эти отношения должны были быть сохранены в строжайшей тайне. Увы! Это значило забыть о пылком темпераменте Мирабо. Его скромность существовала только на словах; на деле он быстро доказал обратное. Он вновь испытал угар богатства, которым были отмечены первые месяцы его совместной жизни с Эмили де Мариньян; вел себя так, будто покрытие старых долгов позволило ему прежде всего делать новые. Этот человек, тяжело страдавший от безденежья в молодости и в зрелые годы, уже не знал удержу.

«Он хотел одновременно предаваться наслаждениям и вести дела, и хотя он часто говорил о своей репутации и славе в памяти потомков, на которую надеялся, он все же был не в состоянии полностью пожертвовать настоящим ради будущего», — писал Ламарк.

Мирабо мог бы удовольствоваться квартирой поприличнее меблированных комнат, где ранее прозябал, — но он пожелал собственный дом. Легрена, который верно ему служил уже десять лет, было теперь недостаточно — он нанял лакея, повара, кучера. Купил самых лучших лошадей. Потом, поселившись в особняке на Шоссе д’Антен, держал там открытый стол и давал постоянную пищу пересудам о своих любовных приключениях.

Напрасно мудрый Ламарк твердил ему о ненужности, даже опасности такого мотовства — Мирабо находится у всех на виду и каждый знает, что он долгое время едва сводил концы с концами. Совершенно ясно, что враги Мирабо не преминут найти источник внезапного благополучия и вменят себе в обязанность истолковать его превратно, тем более что поведение трибуна в Национальном собрании внезапно изменилось.

IV

«Чрезмерная поспешность, с какой торопятся выполнить обязательство, — род неблагодарности». Возможно, еще никогда в истории это знаменитое утверждение Ларошфуко не подтверждалось столь некстати. Мирабо был в угаре признательности, хотел кричать об этом, и случай представился слишком быстро.

Наверное, никто во Франции не знал о существовании залива Нутка, что на побережье Калифорнии; но очень скоро это название стали повторять все возмущенные патриоты: испанский офицер арестовал на подходе к заливу четыре английских корабля, явившихся оккупировать территорию, которую нельзя было с полным основанием считать продолжением Луизианы. В ответ Англия мобилизовала свой флот. Франция, связанная с Испанией Семейным союзным пактом 1761 года, сочла себя обязанной принять меры содействия, как однажды уже было сделано осенью 1776 года, когда дю Шоффо отправили на Мартинику для спасения испанских колоний. Такой способ действий казался настолько очевидным, что Людовик XVI и его Совет распорядились оснастить четырнадцать линейных кораблей в портах Атлантики и Средиземноморья.

Потом, чтобы получить в свое распоряжение средства, необходимые для этой операции, королю пришлось обратиться к Национальному собранию: «Его Величество слишком убежден в патриотизме представителей народа, чтобы не быть заранее уверенным в том, что они поспешат принять необходимые законы».

Эти несколько слов выражают непростую проблему конституционного права, которая до сих пор совершенно ускользала от проницательных депутатов, действовавших ощупью, — проблему, которую можно было бы сформулировать так: принадлежит ли право заключать мир и вести войну суверенному народу и может ли король получить полномочия в этом важном вопросе?

15 мая 1790 года этот вопрос был задан с трибуны Национального собрания Александром де Ламетом; ответив на него отрицательно, он заключил:

— Сегодня это дело королей против народов.

Правые потребовали отложить рассмотрение вопроса, который глава Триумвирата считал уже разрешенным его речью.

Барнав выступил против отсрочки; Робеспьер заявил, что нация не может делегировать столь важного права; наконец поднялся Мирабо:

— Король имеет право, по меньшей мере временное, вооружать корабли и принимать предосторожности; оборона — еще не война. Король просит кредитов для вооружения кораблей, в них ему можно отказать. Утверждать по этому поводу, что речь идет о праве вести войну или заключать мир, значит внушить французам, что международное положение является напряженным, а это может лишь привести к новым беспорядкам внутри страны. Значит, нужно отложить рассмотрение законопроекта Ламета.

Против Мирабо выступил барон де Мену, который провел хитроумное различие между «министерской» войной и войной «отечественной» и выразил глубокую обеспокоенность Национального собрания в следующем выводе:

— Король-победитель представляет собой большую опасность для свободы, если это король французов.

Поняв, что атмосфера неблагоприятная, Мирабо пошел на уступки: поведение короля будет одобрено прямо сегодня демаршем председателя Собрания; зато на повестке дня от 16 мая будет вопрос: «Может ли нация делегировать право войны и мира?»

Проблема тотчас приобрела необычайную остроту: в то время как король был лишен большей части своих полномочий, неожиданно оказалось, что ему оставили главное — решать в международном плане судьбу страны.

Начиналось противостояние правых и левых. Левые перешли в наступление, голосом Шарля де Ламета обличая воинственность предков Людовика XVI и приводя в качестве примера Генриха IV, которому помешал обескровить Европу только кинжал Равальяка.

Правые контратаковали в лице аббата Мори: оратор заявил, что только демократические собрания ввергали народы в неразумные войны.

Во время этой дискуссии Мирабо хранил молчание; он посовещался с триумвирами и зачитал им подготовленный проект декрета; этот проект был в пользу короля.

— Обирать Национальное собрание — значит действовать против вас самого, — совершенно логично возразили триумвиры.

— Я не хозяин в полной мере, — сдержанно ответил Мирабо, — я только нанят.

Он объяснил, чтобы заручиться поддержкой большинства, что правительство не отступит ни под каким давлением, даже если ему придется уничтожить противников. В случае голосования успех правительства не вызывает сомнений; в таком случае, зачем упорствовать и пребывать в оппозиции, противоречащей истинным интересам нации?

Разумеется, Мирабо прекрасно знал, что, если ему никого не удастся запугать, придется снова подняться на трибуну, что и случилось 20 мая. Он уточнил, что попросил слова, только чтобы заявить, что вопрос поставлен некорректно: почему право на заключение мира и объявление войны должно принадлежать либо королю, либо Национальному собранию? Обязательно ли делать выбор «или-или»? Нет, истина лежит посередине. Бывают времена, когда каждая из двух властей может действовать самостоятельно, и времена, когда им приходится объединяться. Но если здесь упорствуют в признании исключительного права для одной из сторон, он задаст вопрос: