Царица Шаммурамат. Полёт голубки - Юлия Львофф

Выходит, чужеземец ничего не выдумал, — признала Ану-син после того, как правда о её рождении открылась ей со всей ясностью. Её родная мать была не просто жрицей Иштар — в другом, тайном, сане древнего культа Ишхары она звалась «избранной». Она жила в Баб-или, служила в храме до того как в город вторглись ассирийцы, и она бежала, чтобы не попасть к ним в плен. Она могла бы умереть в пустыне, если бы её не подобрали тамкары. Она выжила для того, чтобы свершилось предначертанное судьбой: подарить миру новую «избранную», ту, которую боги в сновидениях Илшу назвали Восстановительницей. Своё дитя, рождению которого покровительствовала Иштар, жрица вверила опеке Баштум — повитухи из селения, куда её привезли тамкары.

Всё как будто бы сошлось, всё как будто встало на свои места. Как будто… Кроме одной необъяснимой особенности в этой загадочной истории. Согласно древней традиции верховные жрицы Ишхары должны были соблюдать безбрачие, хотя для того, чтобы передавать свой сан по наследству, «избранным» не возбранялось иметь детей. Сохраняя статус незамужних женщин, они сходились с мужчинами только ради потомства. Но кто были эти мужчины? Где и по каким достоинствам их выбирали на роль отцов будущих «избранных» служительниц таинственного культа Ишхары? И отчего Сидури, которая посвятила Ану-син в сан верховной служительницы богини, не возражала против того, чтобы однажды новая «избранная» вышла замуж, тем самым нарушив традицию?..

После долгих размышлений и последовавших за ними умозаключений Ану-син осталось найти ответы на два мучивших её вопроса: кем был её отец и отчего чужеземный тамкар упрямо называл Шамхат её матерью? Помочь ей подобрать ключи к разгадке тайны могли тоже только два человека.

«Лицом и нравом ты похожа на девушку из благородной семьи. Как видно, в тебе возобладала кровь твоей матери: ты умна, красива и, быть может, так же, как она, отчасти мечтательница», — эти слова, произнесённые Илшу в последнем напутствии Ану-син, подтверждали, что в прошлом он хорошо знал её мать. И хотя на вопрос об её отце он сказал, что и сам хотел бы знать ответ, Ану-син не поверила ему. Старый жрец, хитрый и осторожный, продолжал хранить чужую тайну. Что до жрицы Ишхары, посвятившей её в сан «избранной»…

«За многие сотни лет существования в подполье сменили одна другую сотни верховных жриц. Были среди них и такие, которых называют «избранными». Но о них я расскажу тебе в другой раз», — с туманным намёком обещала ей Сидури. Ану-син, помня об этом обещании, решила, что время его исполнения настало.

— Как тебя зовут? — отвлекшись от своих раздумий, обратилась Ану-син к чужеземному купцу. Тот как раз гадал над своей участью: накажут его за вторжение на женскую половину дома или всё же отпустят на все четыре стороны живым и невредимым?

— Сострат, моя почтеннейшая и самая милосердная в мире госпожа, — ответил купец со смиренным видом, по-прежнему стоя на коленях и согнув спину. — Моё имя известно на всех карумах на обоих берегах Быстрой реки, впрочем, как и на берегах Великой реки тоже. Да и у себя на родине, в Эгине, я человек уважаемый и довольно обеспеченный. Мои торговые дела идут хорошо, — хвала богам! — и я знаю толк в товарах, которые в нашей, купеческой, среде принято называть «всё для прихоти обильной». Если у тебя, добрейшая госпожа, есть какие-нибудь особенные желания, я в лепёшку разобьюсь, но достану нужный тебе товар хоть из-под земли. Ткани, украшения, мази, благовония, пряности, редкая посуда из финикийского стекла, слоновая кость из далёкой Мелуххи, ценная мебель с Кедровых гор — всё это станет твоим! Ты только намекни — и я тотчас исполню любую твою прихоть! Ты только скажи, что желаешь чего-то прямо сейчас, и я вмиг обернусь ветром, чтобы слетать за твоим желанием и вернуться с ним обратно — чтобы снова припасть к твоим ногам!

Ану-син нетерпеливо и вместе с тем величественно взмахнула рукой, чтобы прервать словоохотливого уроженца Эгины.

— Всё, что я сейчас желаю, это знать, кто из твоих покупателей отправил тебя к моему дому? — спросила она таким голосом, от которого купцу стало трудно дышать, и так посмотрела на него, что у того ноги будто приросли к полу.

— О милостивая моя госпожа, — залепетал Сострат, вжав голову в плечи, — а мне ведь неведомо имя того человека… Раз в месяц он появляется в моей лавке на каруме у Арбельских ворот, берёт нужный ему товар, аккуратно расплачивается за него и уходит… Иногда он разговаривает со мной, шутит и смеётся, а порой скажет два-три слова — и всё, больше из него не вытянешь… Вот сегодня он был улыбчивый и разговорчивый, сказал, что выхлопотал для меня встречу с хозяйкой дворца — и указал на твой дом, госпожа…

— Ладно, — поколебавшись мгновение, сказала Ану-син, — я тебе верю, тамкар.

Сострат, ещё толком не понимая, каким будет решение знатной госпожи, чей прекрасный лик ему довелось увидеть, продолжал стоять перед ней на коленях. Ах, если бы только она отпустила его восвояси подобру-поздорову, он доказал бы, что его слова об умении оборачиваться ветром не пустое хвастовство! Так бы и вылетел из этого дома, чтобы впредь обходить его десятой дорогой!..

Тем временем Ану-син и вправду раздумывала над тем, как ей следует поступить с чужеземным купцом, которого вряд ли можно было назвать скупым на слова. Поступать с ним так, как это было с Хинзури, Киссаром и эламитом, которые бесследно исчезли по той причине, что стали опасны для неё, она не хотела. Может, потому, что этот тамкар показался ей безобидным и забавным; может, потому, что на родине у него осталась семья и дети, которым он обеспечивал безбедное существование; а может, потому, что этот человек когда-то оказался среди тех, кто спас её мать…

— Послушай, Сострат, — наконец, приняв решение, заговорила Ану-син, — ты должен знать, что я могу быть жестокосердна к тем людям, которые отказываются подчиняться моей воле. Ты нарушил ассирийский закон, когда вторгся в женские покои и увидел меня, замужнюю женщину, с открытым лицом и оголённой грудью. Если бы мой муж и господин был дома, он велел бы отрубить тебе голову или посадить тебя на кол. Я же даю тебе возможность уйти из моего дома живым и невредимым, но ты должен немедленно покинуть Ниневию. Мой слуга проводит тебя до гавани, где ты сядешь на первый же корабль, отплывающий по реке в Великое море*. Возвращайся к себе домой, тамкар, и больше никогда не появляйся в этих краях, если, конечно, хочешь дожить до старости.

Сострат повалился ей в ноги; по его лицу катились слёзы.

— О милосердная… о моя госпожа, я буду неустанно молить богов о твоём благополучии и счастье твоей семьи, — говорил он, не в силах сдерживать рыдания, рвавшиеся из груди: это были слёзы радости — ведь ему повезло избежать страшной смерти на чужбине.

Когда по зову Ану-син в покои явился Кумарби, она велела ему поставить тамкара на ноги и сопроводить его до ниневийской гавани.

— Только не вздумай обмануть меня! — предупредила Ану-син эгинца, который шёл к двери нетвёрдой походкой, вцепившись в руку молодого евнуха. — Знай: мои люди будут следить за тобой даже тогда, когда ты подумаешь, что о тебе здесь забыли!

Сострат поклялся именами богов, своих и месопотамских (кого вспомнил), что останется в Эгине до конца своих дней, а, проходя мимо тюков ткани, на мгновение задержал на них взгляд. Эта сделка, которая могла принести ему приличную прибыль, неожиданно оказалась убыточной и его последней сделкой в землях Двуречья. Несмотря на жгучую досаду, грек нашёл в себе смелость напоследок притвориться щедрым дарителем.