Царица Шаммурамат. Полёт голубки - Юлия Львофф

Ану-син всё ещё надеялась, что к вечерней трапезе в царских покоях будут приглашены также другие придворные, и ощутила тревогу, когда увидела, что стол накрыт только на двоих.

Стоило ей войти, как царь, не в силах скрыть свою радость, поспешно встал с диванчика и, едва ли не бросаясь навстречу гостье, предложил ей присесть.

— Я сяду только тогда, когда сядет владыка, — смущённо (она никак не ожидала от царя такого пренебрежения придворными церемониалами) отозвалась Ану-син.

Она старалась держаться одновременно любезно и немного надменно: дабы её любезность царь ошибочно не принял за уступчивость.

— Мне пришлось ждать этой встречи непростительно долго, — сказал Нин; в его словах наряду с упрёком прозвучала обида отвергнутого мужчины. — Где же ты пропадала столько времени?

— О владыка, в жизни женщины иногда происходят очень важные для неё и незаметные для других события, — уклончиво ответила Ану-син.

Нин нахмурился и умолк, очевидно, соображая, что могло означать её объяснение, а потом вдруг спросил:

— Хочешь вина?

— Если владыка желает испить вина, я не откажусь разделить с ним это желание.

Царь наполнил два кубка и один из них протянул своей гостье; Ану-син аккуратно просунула руку под покрывало и пригубила из кубка.

— Созерцание твоего божественно прекрасного лика наполнило бы моё сердце радостью. Могу я просить тебя снять покрывало?

Конечно, Ану-син давно догадалась, для чего Нин затеял эту игру, и всё-таки его просьба показалась ей возмутительной.

— Владыка, я ведь уже не жрица и не свободная женщина — хозяйка своей судьбы, — стараясь сохранять учтивое спокойствие, проговорила Ану-син. — Моё нынешнее положение обязывает меня чтить ассирийские законы. Прости, владыка, но я не смею нарушить их даже ради твоей просьбы.

Однако остановить царя, воззвав к законам, ей не удалось — Нин уже сгорал от желания.

— Довольно! — вдруг вскричал он, рассерженный. — Мне уже до зубной боли надоел весь этот обмен любезностями и игра в намёки! Чем больше мы говорим, тем больше на нас покровов. Я же хочу сорвать все покровы: и словесные, и те, за которыми упрятаны чувства, и те, в которые облачены наши тела!

После этих слов Нин, бросив на пол пустой кубок, ринулся к Ану-син, намереваясь сорвать с неё покрывало и заключить в свои объятия.

Ану-син, хотя её испугал бешеный напор царя, нашла в себе силы увернуться от него.

— Многие лекари справедливо утверждают, что вторжение инородного тела в лоно женщины, которая находится в тягости, может привести к печальным и даже трагическим последствиям. Полагаю, долгожданный ребёнок, которого я ношу, умерит твоё желание быть во мне, — сказала она Нину с такой твёрдостью, на какую только была способна. И сама подивилась тому, как холодно и храбро прозвучали её слова.

Её решительный отпор отрезвляюще подействовал на царя. Он понял, что жена Оннеса — здравомыслящая женщина. Смелая и дерзкая, она оказалась к тому же удивительно прямолинейной. И, однако, он не испытывал ни стыда, ни раскаяния — только досаду из-за того, что ему снова придётся укрощать свою плоть.

— И когда же ты собираешься подарить наследника счастливчику Оннесу? — немного погодя поинтересовался Нин угрюмо, даже не пытаясь притворяться, как он рад за своего туртана.

— Если боги будут и впредь благосклонны ко мне, то я стану матерью в месяце тишриту*, - ответила Ану-син и, ставшим уже привычным жестом положив руку на живот, улыбнулась.

Месяц тишриту — октябрь-ноябрь.

В начале месяца тишриту Ану-син познала муки и счастье того явления, которым, по божьему замыслу, определялся смысл человеческого существования — продолжение жизни.

Схватки начались за полночь и продлились до наступления рассвета, и всё это время у постели Ану-син находилась, помимо повивальной бабки, принимавшей роды у всех женщин Оннеса, верная Аратта, а за дверью стоял Кумарби. В покоях витали запахи можжевельника, мирта и тимьяна, очищавшие воздух, которым дышала роженица и который должен был вдохнуть новорождённый, от злых духов. Повсюду на стенах, над дверью и в изголовье ложа были развешены особые амулеты, которые должны были преградить доступ в дом кровожадным демонам. И в первую очередь ужасной богине Ламашту, которая могла прервать жизнь будущей матери, привести к выкидышу или убить ребёнка и даже была способна украсть ребёнка у кормилицы. Помимо этого, на шее у роженицы висел амулет с уродливым лицом демона Пазузу: несмотря на свой зловещий вид, он мог быть доброжелательным и защищал беременных тем, что не позволял Ламашту причинять зло, удерживая её в подземном мире. Традиционными молитвами и заклинаниями повитуха непрестанно призывала к ложу Ану-син богиню-покровительницу деторождения Эруа.

Когда небо над Ниневией окрасилось розовыми и жемчужно-серыми тонами, младенец — крепкий горластый мальчик — благополучно появился на свет. Аратта, обученная повитухой, тотчас подхватила его на руки и после первого ритуального омовения положила на грудь роженицы. Ану-син одной рукой бережно обняла своего первенца, но неожиданно новая резкая боль заставила её скорчиться и застонать.

— Положи-ка этого воина в колыбель, — велела повитуха Аратте, а сама ещё ближе подступила к роженице и заглянула ей в промежность. — Ну вот, как я и думала: второй младенец спешит следом за братцем.

Спустя какое-то время в руках у повитухи надрывным криком заявлял миру о своём появлении ещё один мальчик — крошечный человечек с пухлыми ручками и ножками, с чёрными волосиками, прилипшими к выпуклому лобику.

— Аратта, вели Кумарби послать гонца к моему мужу, — обратилась к служанке Ану-син, обессиленная, измученная, но невероятно счастливая. — Пусть скажет ему: «Сыновья, потомки его древнего рода, пришли в мир, благословение божье снизошло на наш союз и упрочило его родительской любовью».

Безграничный восторг охватил Ану-син, её душа ликовала: богиня Иштар, её защитница и покровительница, не отвратила от неё свой лучезарный лик, как она думала; она всегда была с ней и, услышав её горячие мольбы, излила на неё свою милость, послала ей долгожданное утешение. Она попросила повитуху положить близнецов ей на грудь и, лаская их, не переставала возносить хвалы Иштар.

Гонец с радостной вестью поскакал к Оннесу в Бактрию, а спустя неделю к дому туртана в Ниневии потянулись чередой придворные — с дарами и пожеланиями здоровья молодой матери и её потомству.

Одной из первых в покои Ану-син явилась с поздравлениями и подарками любимая царская наложница. Она вошла к жене туртана, высоко держа голову, обычной своей величественной походкой, которой позавидовала бы и главная жена царя. Пышная юбка с оборками мерно колыхалась вокруг её похудевшего стана, но кроме этой худобы более ничто не выдавало мучившего её недуга.

— Когда мне сказали, что ты разродилась сразу двумя, я даже всплакнула от радости, — сказала Шамхат, подступая к колыбели, в которой посапывали пухленькие щекастые близнецы.