Последние стражи Аарона - Мирослава Драгович

лишь делал вид. Почему никто не замечал этого? Гален никогда не курил тиронский табак, никогда не пил с отступниками вино. Он изображал, что един со всеми, но был над всем.

— Ты могла рассказать мне о своей добыче завтра, но пришла теперь. Чего ты хочешь?

— Отдай мне Птицелова, — потребовала Селма, оттолкнув протянутую ей трубку.

Гален расхохотался и посмотрел на нее с нескрываемым восхищением.

— Петра спускает с него шкуру на площади, — злобно огрызнулась девушка.

— С чего вдруг тебе интересна его судьба? — Гален наклонился к ее уху, предвкушая интересную историю.

Такая близость была неприятна Селме, но она согласилась сузить круг тех, кто мог услышать этот разговор.

— Вспомни сны Дагны и то, как верил им, — прошептала девушка, и взгляд ее невольно падал на шею Галена, увитую тонкими чернеющими венками.

Он вдруг пристально заглянул ей в глаза, будто смерть ее сестры и правда что-то для него значила.

— А я верила в то, что она увидела, когда была совсем девчонкой. Она говорила, что за мной придет оборотень в медвежьей шкуре, и что я ему буду по судьбе, — оголтело врала Селма, пряча взгляд в языках пламени и лишь надеясь, что Гален не рассмеется ей в лицо. — Я слышала, что на родовом гербе его семьи медведь. Что если он тот самый оборотень?

— Ты просишь моего дозволения на игру с горящим поленом, — со странной грустью в голосе ответил он. — Ты хоть знаешь, кто он? Хоть представляешь, сколько проклятий посыпется на тебя, если кто-то узнает, почему я сохранил ему жизнь? Что, если он даже не взглянет на тебя?

— Плевать, — холодно отозвалась девушка. — Ты мне должен. Отпусти его и я никогда не напомню тебе о том, как умерла моя сестра.

Гален вернулся к разглядыванию языков пламени. Его лицо было непроницаемо. Селме было невыносимо страшно плясать на краю пропасти его гнева и бездушия, но об этом не догадался бы никто.

— Если дотянет до рассвета, он твой.

Селма подавила ликование. Лишь коротко кивнула в ответ на дозволение спасти ловца. Одна великая Тьма знала, отчего такое пришло ей в голову. В пещере за пределами Дагмера за свою жизнь сражался Морган Бранд, но она никак не могла ему помочь. А Эрлоис Толдманн был слишком важен, чтобы позволить какой-то каторжнице растерзать его. Селма хорошо помнила свое детство в лесах Ангеррана, чтобы просто отвернуться, когда принца мертвого королевства секут плетью.

Подступы к лагерю отступников

Заря медленно занималась над горизонтом. Воздух был захвачен изморозью, и с каждым вдохом обжигал легкие. Мириам мечтала выбросить заговоренный медальон, подаренный ей Морганом после их последней встречи с Галеном, как и все его дары и мысли о нем. Но ничего не вышло. Медальон все также украшал ее шею и оберегал от песни темной крови отступников. Почти у самих стен их лагеря девушка убедилась, сколь ладно он был сделан. Как бы она не хотела забыть о Моргане, сейчас для этого было не время. Ловцы, собравшись за каменными выступами, молча следили за каждым ее движением, ожидая ее слов.

— Я решила, — объявила она, задумчиво раскрошив сапогом кромку льда, сковавшего лужицу. — Я пойду одна.

— Ты уверена, душечка? — спросил ее один из них с жутким руалийским говором. — Я вижу, ты сама не своя.

Остальные мужчины протестующе загудели, высказывая свои опасения. Им бы понравилось, если бы на месте Мириам был Морган, она бы тоже предпочла, чтобы он был рядом, но тот бесследно исчез, и оставалось только принять это.

— Если бы ты, Кловис, хотел бойни, то привел бы сюда городскую стражу, а не Смотрителя. Моргана нет, а Эрлоис — там, по ту сторону этого частокола. Уверена ли я, что хочу идти туда одна? Я хочу вытащить его оттуда живым или мертвым. Это все, в чем я уверена. Меня не тронут. Но если только мы пойдем все вместе, никто не вернется назад.

— Должен быть иной выход, — южанин скрестил руки на груди, еще немного и станет удерживать Мириам силой.

Она лишь фыркнула, молча вышла из укрытия и направилась к воротам, убеждая себя, что Морган поступил бы также, даже после того, как предал все, чему ее учил.

Глава 26. Трофей

На рассвете. Лагерь отступников

Эрлоис не понимал, отчего все еще жив. В этом была страшная пытка — чувствовать, как холодный воздух рвется в легкие, как сердце сумбурно колотится в груди. Ночью он открывал глаза и, лежа на дне неглубокой ямы, видел, как сквозь прутья решетки пробивается лунный свет. Тогда он думал, что тьма способна подарить ему покой, но ей нельзя было доверять. С рассветом он ощутил, что дыхание не оставило его, но ярче всего была боль.

Он снова и снова терял себя, пока чьи-то руки волокли его по земле. Отчетливо слышал чьи-то голоса и смех.

— Смотри! Смотри, Птицелов! — злой шепот Петры смог добраться до него.

Каторжница без конца хватала его за лицо и, быть может, уже и не ждала, что он очнется, но отчаянно этого жаждала.

— Перекидывай. Вот так!

— Веревки должно хватить.

Ее спутники, очевидно, как и она, недобитки из шайки Менно. Они изрядно старались отомстить за главаря, отправив Эрло во Тьму такой позорной для северянина смертью. Так умирали все, кто был неугоден отступникам или сброду под их защитой.

Эрлоис открыл глаза и увидел, что его петлю пристраивают рядом с другим висельником. Из-под мешка, надетого на голову, выбивались длинные волосы. И мертвеца нельзя было не узнать. Это был Лотар. Птицелов зарычал, захлебываясь собственным гневом. Только теперь он понял, как сильно не хотел умирать в петле. Он вообще не хотел умирать.

Петра захохотала, добившись своего. Убивать Эрло без чувств ей было бы не так азартно, как пришедшего в себя и раненного смертью друга.

Она снова резко ухватила его за подбородок.

— Если бы ты видел, как он плясал, — зашипела она, но шепот сорвался на вопль боли и ужаса.

Эрло впился зубами в ее ладонь и не ослаблял хватку, пока кто-то из мужчин не пнул его ногой в живот. Теперь смеялся Птицелов, почти наслаждаясь тем, как упав на колени, верещит Петра. Он получил удар по лицу, но тот не смог загасить его смех.

— Пора кончать с ним, — один из разбойников схватил его под руки, другой кинулся ему на помощь.

— На старом Севере ей бы давно отрубили руки. Считайте, что отделалась малой кровью, — певучий голосок прорезал крики и безумный смех Эрло.