Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

данного человеку, во всей его эмоционально-чувственной целостности. Вместе с тем данная феноменология была успешно реализована им в многочисленных работах сложного языкового, культурологического и философского содержания. В этом – смысл явления Г. Гачева в русской и мировой культурологии.

Вообще, в деятельности любого крупного ученого, мыслителя, исследователя существует значительная палитра подходов к исследованию разнообразных аспектов культуры, литературы, истории, философских проблем. В силу того, что сама сфера гуманитарных наук связана с человеком (homo), то все, что имеет отношение к нему, подвергается более или менее, но глубокому изучению, неотрывно соединенного с аспектами гуманизма как такового. Заниматься изучением литературы, невозможно без постижения необходимых тебе слоев философской мысли, психологии, общественных наук, истории, социологии, культурологи, интегрированных и под воздействием какой-то глобальной проблемы. Гуманизм здесь как раз играет главенствующую роль, а вовсе не постоянно генерируемые в современности «частные» методики анализа культурологических предметов и объектов. Гачев усиливал этот аспект работы с разнообразным гуманистическим материалом, погружаясь и в свою частную жизнь, не стесняясь никаких подробностей, так как и здесь он обнаруживал связь личного, персонального гуманистического начала с культурно и философски определенными, уже застывшими в каких-то великолепных формах достижениями человеческого гения.

На этом направлении любой крупный ученый совершает открытия, даже не акцентируя на этом особого внимания. Чтобы не рассуждать вообще, сошлюсь на один пример – на книгу А. Лосева «Эстетика Возрождения». Человек, исследователь, знавший практически наизусть каждый фрагмент дошедших до нас древнегреческих рукописей, оставивший изумительный многотомный труд об истории античной эстетики, написавший целый ряд блистательных философских трудов о философии языка, о мифологии и мифологическом сознании, – А. Ф. Лосев создал глубочайшую работу о философском, гуманистическом, художественном и эстетическом содержании периода Возрождения. Это одна из лучших работ в мире по данной проблеме, и ее создает ученый, скромно оговаривающий свою не совсем полную профессиональную углубленность в данную сферу науки и культуры. (Правда, он практически гений, как гениален был С. С. Аверинцев, заново соединивший для нас религиозный и научный дискурсы).

Необходимо при этом понимать, что во всей совокупности коннотаций явления (понятия) Возрождения в России была освоена только одна из их существенных, но частей (его художественная составляющая, какую Россия блистательно повторила в своем девятнадцатом веке). Нам важно не то, что было крайне важно для Европы – повторение Античности, возвращение к ценностям, казалось бы, утерянным, исчезнувшим, почти не существующим. В определенном отношении это был интеллектуальный проект – воссоздание того, что уже почти пропало. Идеальным, проективным образом возвращение в культуре происходило через отдельные усилия ученых нового типа – гуманистов. Это было реализацией потребности культуры и общества опереться на какой-то фундамент, некую базу, которая вроде бы была, но до нее необходимо было еще докопаться. Они, гуманисты, и докапывались.

Эта попытка в Европе полностью удалась, так как мир античных представлений об искусстве, в первую очередь, о человеке, вполне соответствовал вызовам нового этапа развития человеческой индивидуальности в пост-средневековой Европе. Это уже в последующем на первый план стали выходить представления о Возрождении как проявлении высших художественных достижений в самых разных областях человеческого духа.

И в этом моменте опять о России, о значении таких исследователей, как Гачев и ему подобных. Они сыграли свою роль «новых гуманистов» для советской России в послевоенный период, реконструируя новые (старые, по сути) высокие смыслы настоящей культуры, вводя иное, по сравнению с тенденциями эпохи, человеческое и интеллектуальное измерение объектов художественного творчества, поднимая их интерпретацию до прежних, во многом утраченных, высот подлинной науки. (Читатель, надеюсь, понимает, что говоря о блистательном Гачеве, я по существу говорю о всем блистательном поколении исследователей, которых я уже упомянул, но перед многими остался еще в долгу).

Ведь, в чем и как должен был осуществиться русский Ренессанс XIX века? Повторять и воспроизводить, по существу, было нечего. Так что русский ренессанс, золотой период русского искусства – это весь девятнадцатый век, и главное, первая его половина, выступал во второй возрожденческой ипостаси – высшие, непревзойденные художественные победы.

Вот после этого периода и стало возможно осуществление первой и основной функции искусства Ренессанса как культурного феномена – повторение того, что уже было свершено. Процесс был запушен – повторения, реконструкции в более поздние периоды русского искусства. В данном российском случае не требовался столь длительный временной перерыв, как в Европе. Ренессансные импульсы, обнаруженные в явлениях русского искусства после первой половины XIX века, свободно обретались в последующем пространстве русской культуры и его по-своему уже и формировали.

В большом смысле первой системной попыткой такого рода стал русский Серебряный век. В определенном отношении молодая советская культура (литература, живопись, архитектура, кино) 20-30-х годов также отражала ренессансное состояние культуры. Не во всем объеме, конечно, и отрывочно.

Вся эта перепутанная с точки зрения логики европейской культуры история искусства очень занимала Георгия Гачева, об этом, кстати, и его книга об ускоренном развитии болгарской литературы и многие соображения, связанные с русской литературой.

Для тех новых русских гуманистов, о которых шла речь выше, была характерна та же черта, что и для европейских гуманистов эпохи Возрождения: чрезвычайно высокий уровень культурной и интеллектуальной информированности, знакомство с источниками не только отечественной мысли и но западной культуры, классиков немецкой, французской философии. По счастью рядом с ними находились, и они были близки друг другу, кто больше, кто меньше, титаны прежних эпох – Бахтин и Лосев, осваивались идеи и труды именно что возрожденческого уровня и содержания – С. Рубинштейна, Л. Выготского, П. Флоренского и других ученых.

Это, правда, и была эпоха освобождения от догм – непоследовательного, ограниченного, но и оно влияло на состояние умов.

* * *

Воссоздав общий контекст эпохи, в которой довелось творить многим и многим выдающимся деятелям русской культуры и русской гуманитарной мысли, можно перейти к определению того, что можно было бы назвать методом Гачева, несмотря на то, что некоторые его характеристики были отмечены выше. В первом приближении его можно сформулировать как универсальную онтологию, что означает поиск во всяком явлении культуры, литературы и языка одушевляющего, витального начала.

Во многом это было подобно жизне-мыслительному процессу, какой мы обнаруживаем в античности, – «узнавать» и осваивать мир культуры, мир отягощенный взглядом и присутствием в жизни и процессе ее рефлексии самого человека. Но в определенном отношении так и было, поскольку общая идеологическая сетка и система понятий и сама атмосфера эпохи почти исключили возможность с нею коррелировать и осуществлять взаимодействие: слишком различны были материалы и направление поиска. Поэтому, не взирая на очевидную связь с большими объяснительными системами – от Гегеля, Канта, Шопенгауэра