Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

блестящих имен, глубоких мыслителей, и без них, их духовных усилий и Пушкин был бы другим, может менее мощным явлением, чем он предстал на самом деле.

Те исследователи, мыслители, замечательные люди, которым я посвятил несколько искренних строк, без сомнения, продолжили и продлили эту живительную струю русской культуры и науки.

* * *

В последней книге Палиевского, о которой я упомянул, есть замечательное приложение, выполненное в виде графической таблицы. Там он распределяет авторов русской литературы по степени их гениальности. При всей условности, таблица эта заставляет задуматься о многих вещах, связанных с русской словесностью. Я помню, как А. Г. Битов, о котором я также вспоминаю в этой книге, создавал специальный астрологический календарь русской литературы и находил там «странные сближения», удивительно объяснявшие чудо и феномен русской литературы, русского слова.

Вот и Палиевский при всей своей научной ригористичности и строгости, не позволявший себе никаких вольностей в научном стиле своих писаний, увидел в этом еще одну возможность восхититься удивительным даром высшего провидения всем русским людям и каждому в отдельности в явлении русской словесности. Для нас же, филологов, служащих при русском слове, стремящихся сохранить, уберечь и дальше продлить жизнь всего, связанного с русским алфавитом и образом мира, через него представленного, является счастьем быть честным, справедливым, не кривящим ни душой, ни мыслью исследователем в качестве хранителя этого несметного богатства. Так что П. В. Палиевский все время на посту и сменить его пока некем.

О научном издании «Поднятой Целины» М. А. Шолохова (ИМЛИ РАН, М.: 2022). Актуальные вопросы современного шолоховедения

Разумеется, что исследовательское внимание в анализе творчества великого русского писателя XX века М. А. Шолохова сосредоточено в основном на тексте романа «Тихий Дон». Помимо удивительной художественной мощи, продемонстрированной молодым писателем в этом произведении, он исторически и философски точно отвечал в нем на главный вопрос жизни России прошлого века – о революции, о гибели 300-летней империи, о гражданской войне, впервые случившейся в стране и прошедшей с редким по мировым меркам ожесточением.

Поэтому другие его произведения – и «Поднятая целина», и «Судьба человека», и «Они сражались за Родину» заранее как бы уступают по своему внутреннему содержанию главному тексту писателя. Но если вглядеться в роман о коллективизации, то в нем можно без особых усилий разглядеть ничуть не менее важный для земледельческой цивилизации России вопрос, чем вопрос о революции. Вся культура русского народа, ментальность, психотип человека, весь набор крестьянских восстаний и революций в ее истории говорят о том, что без решения вопроса о земле все остальные аспекты развития и становления русской государственности имеют второстепенное, во многом, значение. Без малого тысячу лет Россия ставила и решала для себя одну и ту же экзистенциальную проблему – о земле, о формах владения ею, о собственности на нее. Помимо того, что быт, все проявления жизнедеятельности, создание фольклора, восприятие природы и чередования времен года в соответствии с трудом на земле, сам календарь церковных праздников в увязке с сельскохозяйственными работами – жизнь и труд на родной пашне являлись для русского человека основной матрицей его существования. Это всегда касалось самой значительной, и государственно-держащий, добавим мы, части населения России – крестьянства. Когда же к этому добавилось и прошедшее через несколько этапов закрепощение русского мужика, то эта экзистенциальность выросла кратно и стала влиять на иные формы исторического становления русского государства.

Необходимо заметить, что к моменту прекращения действия крепостного права в России (1861 г.) под «крепостью» находилось не более одной трети всех крестьян. Север Руси (России) вообще не знал этого явления (а откуда тогда явление Ломоносова и свобода перемещения тамошних купцов по всей северной Европе), во многом свободны были землепашцы Сибири, и главное, – герои шолоховских произведений, донские казаки. Они были не только не закрепощены, а напротив, обладали избыточной, даже по российским меркам, свободой, в том числе по отношению к своим наделам земли, выделяемым им за службу в русской армии. Да и само формирование казачества в истории России из «беглых» крестьян, из пассионарных субъектов русской жизни, не согласных со своим крепостным статусом, говорит о некой их исключительности антропологического плана.

Так что общая картина крепостной зависимости русского мужика, на которую любит ссылаться западные исследователи, ищущие причин «рабского», как им кажется, характера русского человека, справедлива всего-навсего на одну треть, тем паче, что данные мифологемы западного сознания не имеют ничего общего с реальным содержанием и формами жизни основной массы российских крестьян. Да и русская литература, распространяя свои моральные защитные усилия на всех русских мужичков, не учитывала эти нюансы, что, конечно, не снимает ее великих заслуг в деле порицания и уничтожения впоследствии крепостного права.

Эти несколько общие рассуждения высказываются нами по той простой причине, что на протяжении многих десятилетий, уже в «свободной» России, подобные обобщенные, категориальные соображения не подвергаются критическому и взвешенному анализу. Что в свою очередь не позволяет объективно и трезво оценить значение проведенной в СССР в 1930-е годы сплошной коллективизации с точки зрения как раз большой истории страны, а также, что, может быть, еще более существенно, с точки зрения антропологической. Приходится согласиться, что коллективизация и сопровождающие ее ужасающие процессы голода, вымирания целых районов, уничтожения самых работящих слоев крестьянства (кулаков), повлияли на состав и качество человеческой породы русского крестьянства. Конечно, какая-то часть сельского населения мигрировала в города, становилась квалифицированной рабочей силой, молодежь прорывалась в вузы, получала высшее образование, возможность дальнейшего социального развития – эти процессы были благотворны для экономического стремительного роста страны, но нельзя не признать серьезного антропологического урона, понесенного прежде всего крестьянством новой России в те годы.

До сих пор мы и академически, а при осмыслении сложных «узлов» русской истории, получается, что и идеологически, не углубляемся, как полагается добросовестным исследователям, в причины и характер совершения русской революции. Мы совсем не исследуем исторические закономерности и фундамент создания СССР как реинкарнации «старой» России в имперском смысле, не отвечаем, в конце концов, на вопросы о сути и конкретных формах совершения коллективизации в стране с точки зрения ее «большой» истории. В силу этого мы и посейчас вынуждены будем упираться в вопросы адекватности создаваемых уже сегодня новых форм исторической жизни народа. Мы должны найти ответы на вопросы, остающиеся на исторической повестке дня, а именно: насколько в сознании народа уже «уложились» все прежние комплексы, обиды, чувства ненависти, обретшие плоть на материале неимоверных страданий, через какие прошел этнос. При этом необходимо совместить самые разнонаправленные интенции и идеологии, персоны