Тринадцатый Койот - Кристофер Триана

зарослей и собрались вокруг умирающей женщины. Клыки Уэба были настолько обнажены, что спускались по подбородку, как у гадюки. Гленн ввел палец в пулевое отверстие в груди женщины и повернул его туда-сюда, погружая все глубже. Она закричала от боли. Он обсосал палец дочиста, и когда он посмотрел на своих людей, они ухмылялись.

"Пируйте, — сказал он, — но держите ее живой как можно дольше. Заставьте сучку почувствовать это. Заставьте ее страдать".

* * *

Верн уже не был уверен, что было реальностью, а что галлюцинацией. Он лежал на спине и думал, не лежит ли он наконец в труповозке, где ему и место. Но когда ему удалось повернуть голову, он увидел связанного Барли Рейнхолда рядом с собой, а над ними сидела туша демона, мертвая, но живая. Каждый раз, когда Верн открывал глаза, над головой пролетали новые вороны. Некоторые уселись на бортах повозки и смотрели на него черными дьявольскими глазами.

Вдруг появился Уэб. Он поднял Верна на руки.

"Как дела, друг?"

Верн застонал. "Уже пора умирать?"

"Ну же. Не будь таким. Я принес тебе немного еды".

У Верна не было аппетита, но даже если бы он был, он никогда бы не откусил от человеческих внутренностей, которые Уэб сжимал в своей волосатой лапе.

"Я пас", — сказал он. "Может быть, я умру от голода".

"Одумайся, Верн. Не будь мрачным".

"Мрачным?" Он засмеялся. "Мой дорогой человек, в смерти нет ничего мрачного. Я сделал это делом своей жизни. Смерть может быть такой прекрасной вещью".

"Дерьмо." Уэб хмыкнул. "Это бред. Никто не ждет смерти с нетерпением".

"Может, и нет, но есть большая разница между смертью и быть мертвым".

Уэб покачал головой. "Верн, ты просто находка. Иногда я не понимаю, о чем ты болтаешь. Чем отличается смерть от смерти?"

"Умирание означает боль и страх. После смерти таких страданий нет. Мучения остаются позади. Вот почему говорят "покойся с миром". Он заглянул в красные глаза Уэба, увидев там что-то такое, что можно было принять за человеческое. "Пожалуйста, сэр. Если вы называете меня другом, то относитесь ко мне как к другу. Дайте мне отдых. Дайте мне покой".

Уэб проглотил нитку кишок, хлюпая и отрыгивая. Верн знал, что скажет Уэб, еще до того, как он успел проглотить.

"Не могу ответить".

Верн вздохнул. "Ты думал о своей смерти?"

"Нет, черт возьми".

Но Верн мог сказать, что это ложь. Все люди думают о своей неизбежной смерти, даже люди-волки.

"Ну же, Уэбстер. Подумай об этом — ты лежишь в дешевом деревянном гробу, предоставленном городским советом, после того как какой-нибудь шериф повесит тебя или охотник за головами пристрелит. Твои поминки были бы настоящим шоу — знаменитый преступник, получеловек-полузверь, весь такой мертвый и напудренный в своем ящике".

Лицо Веба побагровело. "Потише с этим, сейчас же".

"Черт возьми, у меня в салоне лежали преступники куда менее знаменитые, чем Койоты, и они все равно собирали небольшую толпу. Я заработал немного денег на этих поминках, но с Койота я мог бы взять почти пять центов за голову!"

"Я сказал, заткнись!"

"О, ладно, ладно. Думаю, я могу снизить цену до пенни для детей".

С ревом Уэб подбросил его в воздух, Верн гоготал от смеха и все еще смеялся, когда он упал на землю. Гленн подошел к нему. Его лицо было залито кровью от того, что он уткнулся лицом в шею женщины и пил как носферату, прежде чем оторвать ее голову от тела.

"Хватит дурачиться со своей игрушкой!" — сказал он Уэбу. "Я хочу, чтобы ты позаботился об этих телах".

Верн не знал, что это значит, но Уэб, похоже, знал. Он ушел. Гленн выковырял из клыков сгусток жира, присел на корточки рядом с Верном и достал из кармана маленький мешочек — тот самый, что дала ему ведьма, — и развязал шнурок. Верн наблюдал, как койот высыпал содержимое мешка в другую руку: окаменевшую ногу лягушки-быка; пожелтевшие зубы человека или обезьяны; несколько сушеных листьев остролиста; человеческий глаз, слишком маленький, чтобы принадлежать взрослому человеку; один свежий, как весеннее утро, лютик; и живой тарантул с лапками, насаженными на швейные иглы, которыми он был приколот к металлической подвеске-пентаграмме. Гленн перебирал эти странные артефакты, его взгляд был сосредоточен.

Верн скривился, когда Гленн взял в руки пентаграмму, а тарантул задрожал, пытаясь освободиться. В детстве старший брат Верна запер его в подвале, чтобы разыграть, и когда Верн вслепую пробирался в темноте, он наткнулся на переплетение паутины, был весь искусан и покрыт пауками, пока его крики не насторожили мать, и она не спустилась, чтобы спасти его. С тех пор он страдал острой арахнофобией. Это было настолько плохо, что один только вид паука заставлял его прыгать через всю комнату. Но сейчас, не имея ни ног, чтобы бежать, ни рук, чтобы отмахнуться от него, он мог только дрожать, когда тарантул оказался у него на груди. Он бы закричал, если бы мог дышать.

Гленн подошел к повозке. Верн слушал, как тот перетасовывает вещи, а когда он вернулся, в руках у него был мешок из-под корма, который они тащили с собой из сарая. Одну за другой Гленн вынимал из него человеческие кости, бормоча слова на языке, которого Верн не знал.

Верн закрыл глаза и поморщился, когда первая кость была вставлена в одну из его культей.

С каждым словом, которое бормотал Гленн, пентаграмма становилась все теплее. Кости вставлялись в отверстия, где у Верна когда-то были ноги, скручивая порванные сухожилия и оголяя нервы. Он плакал, потел и вздрагивал, когда кости проталкивали сквозь посеревшее мясо там, где его плечи когда-то соединялись с руками. Он уже почти потерял сознание, когда почувствовал, как лапки тарантула перебирают по его груди, поднимаясь по шее. Теперь он был свободен, свободен и выполнял свою миссию. И когда бедренная кость вонзилась ему в бок, массивный арахнид, извиваясь, перемахнул через подбородок Верна, протиснулся через его губы и проник в рот.

ГЛАВА XXXX