Созидательный реванш - Юрий Поляков

— «Дни Турбиных» не сходят с афиш…

— Да! А «Оптимистическая трагедия» осталась в том времени, стала фактом истории драматургии, но она устарела. Все по тем же законам: чем вещь более авангардна, тем быстрее она устаревает. Вот поэтому я и считаю: пусть мои пьесы с точки зрения авангардистской моды будут старомодными, но я пишу не для того, чтобы мой спектакль один раз вывезли в Польшу и забыли. И пишу я в отличие от «новодрамовцев» пьесу не неделю, а в среднем год. Да и замысел, пока созреет, таскаю в голове по несколько лет. Меньше пяти-шести, а то и восьми редакций у меня не бывает. Похоже, я ретроград. Махровый.

— Несколько лет назад мы с сыном Высоцкого Никитой говорили о ляпах в произведениях Владимира Семеновича. Я привел несколько примеров — несколько примеров привел он. При таком тщательном подходе к делу, как у вас, ляпов не должно быть.

— Случаются. Поэтому без хорошего редактора никак нельзя. Кстати, о Высоцком. Мы, пацанами, с надрывом пели: «Вы лучше лес рубите на гробы — в прорыв идут штрафные батальоны!» И только спустя десятилетия я вдруг понял, какую ерунду мы пели?! Какие гробы?! Даже в регулярных частях убитых хоронили в лучшем случае в плащ-палатках! В гроб клали старших офицеров. А в штрафном батальоне какие могли быть гробы?! Но, как известно, наука может объяснить все, и один литературовед сказал мне: «Ты ничего не понимаешь! Владимир Семенович был провидцем и имел в виду, что для Победы штрафники сделали не меньше, а то и больше, чем регулярные части, поэтому достойны гробов из лучшего леса!» Вот так ошибку превращают в провидение. Но вернемся к моим собственным ляпам.

Я всегда при подготовке нового собрания сочинений на всякий случай перечитываю свои вещи. И бывали случаи, когда два десятилетия спустя находил какую-то явную неточность, которую ни редакторы, ни издатели не замечали. Много раз переиздавались «Апофегей», «Сто дней до приказа», «Парижская любовь Кости Гуманкова», но даже в них обнаруживались досадные ляпы! Только изумишься и тихонечко поправишь… Иногда замечают читатели. У нас очень, очень внимательный, очень образованный читатель! В восемьдесят девятом году в «Юности» колоссальным тиражом вышел «Апофегей». Вдруг получаю письмо из какого-то уральского города: «Юрий Михайлович, если вы полагаете, что у нас, женщин, беременность, как у слоних, длится двенадцать месяцев, вы ошибаетесь…» Заглядываю в первоисточник и холодею: в одной из редакций повести я, действительно, поменял время года, когда герои встретились, а время первого грехопадения осталось прежним… Иногда случаются ошибки менее очевидные. Один дотошный читатель мне написал: «Растение, которое вы описываете, называется не сивец, а букашник…» Спасибо за бдительность!

— Как много должен знать писатель!

— А как писать, если не знать то, о чем пишешь?! С тех пор, как я со стихов перешел на прозу, покупаю все справочники, даже самые неожиданные. «Справочник ортопеда», «Справочник парикмахера», «Справочник животновода». Вдруг пригодятся!

— Самая неожиданная реакция на вашу книгу, спектакль?

— Во МХАТе больше десяти лет идет спектакль «Контрольный выстрел» по моей пьесе «Смотрины». Это первая театральная работа Станислава Говорухина. Сюжет такой: обедневшая советская семья: дед — академик-оборонщик, мать — актриса погорелого театра, а вот к дочери-студентке (ее жених служит на Черноморском флоте) сватается новый русский, почти олигарх. И девушка, чтобы в трудные времена поддержать семью, уже готова сказать «да», но тут в отпуск приезжает жених… В общем, до последнего момента кажется, что она одумается и предпочтет любовь сытой жизни… Но, увы, девочка оказывается слишком практичной… И вот после премьеры подходит к нам с Говорухиным хмурый мужик. По тому, как неладно на нем сидит штатская одежда, ясно: отставник. «Гражданин Поляков, — говорит он, — я очень разочарован вашим спектаклем. Я купился на название — „Контрольный выстрел“, до последнего момента ждал, что каплей достанет табельного Макарова и застрелит к чертовой матери этого олигарха и справедливость восторжествует. А вы так обманули!» Я отвечаю: «Вы имеете отношение к армии?» — «Да, я подполковник, сейчас вот уволили… В армии такое безобразие творится!» — «Товарищ подполковник, а сколько лично вы застрелили олигархов?» — «В каком смысле?» — «В прямом! Из табельного Макарова. У вас же был табельный Макаров?» — «Был». — «И скольких вы застрелили?!» — «Я? Ни одного». — «А почему же мой герой должен был застрелить олигарха?! Вот вы застрелите кого-нибудь, и мы со Станиславом Сергеевичем концовку сразу переделаем».

— А самый лестный отзыв?

— Самое приятное, когда на творческом вечере тебе признаются: «Когда мне грустно, я — не помню в какой уж раз — перечитываю „Парижскую любовь Кости Гуманкова“ или „Козленка в молоке“! Это мои настольные книги!» Я считаю серьезными, настоящими писателями тех, чьи произведения перечитывают. Книга должна быть перечитываема. Потому что один раз прочесть — еще не факт, что это настоящая литература. Книги могут быть перечитываемы, потому что они глубоко философские, как, скажем, романы Достоевского. Но это может быть и хорошая юмористическая литература как Джером К. Джером. Заметьте: остаются книги перечитываемые.

— Юрий, скажите, Флай — ваша первая собака?

— Это наша третья собака. У нас был ризеншнауцер Шон. Мы взяли его по просьбе дочери, которой было тогда одиннадцать лет, а это тот самый возраст, когда очень хочется иметь четвероногого друга. Мне кажется, это важный воспитательный момент: ребенок, который растет рядом с животными, вряд ли будет обижать на улице кошек и собак. Если родители говорят «нет», они начинают воспитывать уже немножко другого ребенка.

— Ризеншнауцер не декоративная порода. Трудно было?

— Он прошел «курс молодого бойца». Но пес был нервный, со сложным характером и цапнуть мог прилично, если что не так. Любил подойти к гостю и слегка прихватить зубами, чтобы тот понял: я могу тебя запросто сожрать, просто не хочу хозяина расстраивать. Никогда не забуду, как ему в клинике купировали уши.

— Сейчас во многих странах такие операции запрещены в силу этических соображений. Вы собирались выставлять собаку?

— Нет. Но первый закон собачьего неофита: делай как все. Взяли мы его в 92-м году. Тогда такая была жестокая мода. С дочерью повезли щенка к ветеринару. У него были специальный зажим и лекала, как для кройки. Помню, лежит наш бедный Шон после наркоза, щеночек, чуть крупнее большой кошки, и рядом отрезанные лоскуты ушей. Дочь даже заплакала. Ризен прожил с нами десять лет и умер в две тысячи первом году. Через полгода, когда мы пережили потерю, решили завести другую собаку. Но дочь уже задумалась о детях, а мы — о внуках, поэтому искали щенка такой породы, в которой сочетаются охранные качества, дружелюбие, уравновешенность и умение ладить с детьми. Выбор пал на родезийского риджбека. Взяли мы его трехмесячным щенком у заводчицы и назвали Рич, потому что надо было придумать кличку на букву «Р». Он был очень хорошим псом. Его дрессировали, как положено, с ним занимался кинолог.