Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

Дверь отворилась, и вошел Густо, помощник Касио.

– Где Касио? – спросил он.

– Пошел искать тебя и других командиров, – ответил я.

Тут я заметил, что Густо по какой-то причине явно сильно нервничает, глаза его лихорадочно обшаривали помещение.

– В соседней комнате кто-нибудь есть? – вдруг осведомился он ни с того ни с сего.

Я с показным радушием поднял кувшин с бренди: его напряженная поза и тон, каким был задан вопрос, заставили меня насторожиться.

– Присоединяйся, давай отпразднуем мой успех.

Он ухмыльнулся.

– Я как раз затем и пришел, чтобы лично тебя поздравить.

С этими словами Густо выхватил клинок. Я запустил в него кувшином, и, хотя попал не в лицо, а в плечо, мой противник промахнулся и лишь задел мне бок, вместо того чтобы наколоть на вертел, словно свинью. Я пнул его в живот, и тут внезапно прогремел выстрел. В маленьком помещении он прозвучал подобно раскату грома.

Густо повалился на колени и рухнул лицом на пол, из горла у него хлестала кровь. Я воззрился на Касио, который как раз в этот момент появился в дверном проеме. Вождь повстанцев шагнул внутрь, вытащил из-за пояса второй пистолет и выстрелил Густо в затылок.

– Еще один французский шпион? – полюбопытствовал я.

Касио покачал головой.

– Из Кадиса пришел приказ убить тебя после того, как ты выполнишь задание. Они там рассудили, что верить тебе нельзя, а сотрудничаешь ты с нами только потому, что у нас в руках твои мать и сестра – на самом деле, конечно, это не твои родные, а Карлоса, но не в том суть. Я отменил приказ по двум соображениям: во-первых, ты действовал как герой, а во-вторых, они адресовали его Густо, чем оскорбили меня. В Кадисе, видишь ли, отказываются считать меня вождем сопротивления в Барселоне, потому что я не хочу признавать их власть над Каталонией.

Ну и дела! А ведь права, пожалуй, была Ракель! Политика – и впрямь чудесная вещь, особенно если она оборачивается мне на пользу.

Кадис

– Тебе предоставляется еще одна возможность стать мучеником сопротивления, – заявил Касио спустя три дня, когда я уже собирался отплыть в Кадис.

Чтобы не дать врагу наладить надежное сообщение через Пиренеи, Касио постоянно совершал нападения на разных участках дороги между Барселоной и Жероной.

– Ты на личном опыте убедишься в том, что горстка отважных, преданных делу бойцов может нанести урон куда более крупным вражеским силам, – сказал он.

На сей раз мишенью партизан стал важный французский курьер, ехавший под охраной отряда легкой кавалерии. Касио специально устроил так, что в самом подходящем для засады месте, которое просто не могло не броситься французам в глаза, передовой патруль курьерского эскорта заметил его человека. Разведчики поскакали назад к основным силам, и, выслушав их доклад, отряд развернулся и двинулся в противоположном направлении, прямиком туда, где в настоящей засаде засели сто пятьдесят партизан.

– Французы решили, что мы затаились впереди, а дорога позади них безопасна, – пояснил Касио. – Хорошая уловка, и срабатывает всякий раз; главное, не оставлять в живых никого, кто мог бы разнюхать, как мы это проделываем.

Пообщавшись с партизанами, я узнал немало нового о военном деле и, в частности, о тактике. Разумеется, ручное огнестрельное оружие, главный инструмент этой войны, было мне хорошо знакомо, хотя прежде мне больше приходилось использовать пистолеты и охотничьи ружья.

Мое охотничье ружье, к примеру, лучше сработано, чем то, из которого стреляют солдаты, да и бьет точнее. Но в бою оно не столь смертоносно. Французы, равно как и регулярные испанские части, вооружены гладкоствольными кремневыми мушкетами, каждый из которых имеет в длину чуть больше сорока дюймов, весит около двенадцати фунтов и стреляет свинцовыми пулями весом в унцию.

Чтобы зарядить мушкет, солдат должен вынуть из патронташа бумажный патрон с пулей и черным порохом и, держа в зубах свинцовую пулю, насыпать немного пороху на полку, что находится наверху, возле курка, а остальной порох аккуратно высыпать в дуло, вставить пыж, умять порох шомполом, закатить пулю внутрь и забить ее шомполом поглубже. После этого мушкет готов к выстрелу. Солдат жмет на спусковой крючок; сталь высекает из кремня искру; та, попадая на полку, воспламеняет порох, от которого, в свою очередь, вспыхивает порох в дуле. Взрыв пороховых газов выталкивает пулю наружу.

Пуля из мушкета разит на полмили. Правда, меткость в данном случае невелика, но ведь нет нужды попадать птице в глаз, если огонь ведется залпами, по плотным рядам людей. Перезарядка мушкетов – дело долгое, поэтому солдаты выстраиваются шеренгами. Первая, сделав залп, ныряет вниз, чтобы перезарядить оружие, вторая стреляет у них над головами, затем разряжает мушкеты третья, а к тому времени уже снова готова первая. Хорошо вымуштрованная армия способна вести таким образом непрерывный огонь сколь угодно долго. Построение в три шеренги было основным боевым порядком для пехоты и кавалерии. При глубине в две шеренги слишком легко образовывались бреши, а строй глубиной в четыре шеренги и более был довольно неуклюжим и неспособным к маневру.

– Когда огонь ведется залпами из сотен ружей, люди валятся как скошенная трава, ряд за рядом, – говорил Касио. – Но хуже всего смерть не от пули или длинного багинета, а от шомпола.

– Неужели шомполом можно убить?

– В горячке битвы иногда случается, что мушкетер забывает вынуть шомпол из дула, и тот вылетает. В одном сражении французский стрелок не вытащил шомпол, когда нажал на курок, и железный штырь пробил горло моего compañero, товарища, словно багинет. Случалось, правда, что оружие с оставленным в дуле шомполом взрывалось в руках у самого стрелка.

Я отважно сражался бок о бок с партизанами против вооруженных захватчиков, но убийство сдавшихся в плен французов пришлось мне не по душе. Конечно, трудно винить партизан, которых одолевала жажда мести: слишком многие из них лишились по вине французов родных и близких. Эта война с обеих сторон велась без жалости, без снисхождения, без милосердия – как говорится, «не на жизнь, а на смерть». Но это была их война, а не моя. Ибо я больше не считал себя Хуаном де Завала, рожденным в Испании кабальеро. За последнее время мне довелось столько всего пережить, что вопросы происхождения, чистоты крови, религиозных верований меня абсолютно не занимали. Так, спрашивается, с какой стати мне служить интересам короны? Не осталось у меня ни малейшего уважения и к дворянству. Я видел собственными глазами, что простые люди вроде Карлоса или Касио делали для освобождения Испании несравненно больше, чем их король и знать.

Партизаны, с которыми свела меня судьба, искренне верили, что вся мощь наполеоновских легионов никогда не сломит дух народа Испании.

– Мы прогоним французов из своей страны, – заявил Касио, – а потом перейдем горы, сожжем их церкви, изнасилуем их женщин и заберем себе их добро. И это будет только справедливо, не правда ли?