Отражение тайны - Дмитрий Градинар

Здесь сами собой открывались и закрывались двери. Пыльные призраки бесцеремонно прогуливались по коридору. Будто проверяли: всё ли здесь в порядке? Стучало снаружи, скрипело внутри. Темнота. Полоска света. Предчувствие далеких огней. И я проваливался в марево сновидений.

Иногда громко клацала защелка, казалось, ко мне всю ночь лезли вагонные воры. Но как только я просыпался и кидался к дверям, за ними не оказывалось никого и ничего. Пусто, как и на полках моей памяти. Сон на новом месте – всегда сложная штука. И только под утро всё успокоилось. Мне снилось, будто я стоял на вершине холма. Я смотрел на город и понимал, что там, в том городе, существует мой двойник, который в этот момент также оборачивается в сторону холма. Но мы не могли разглядеть друг друга. Глупый какой-то оказался сон. А потом по лицу, мимо губ и ноздрей, прямо к ресницам, проползла струйка кофейного аромата, и я проснулся.

Стакан почти до краев полон пахучим напитком. Надо же, какая забота. Хотя кофе растворимый, эрзац, но всё равно… Что ж, спасибо, милая проводница.

Впрочем, когда в вагоне только один пассажир, это всего лишь занятие от скуки – делать маленькие добрые дела. Искусство мелких шагов – великое искусство, так, кажется, сказал кто-то из путешественников. Только он не на поездах путешествовал. Летал на почтовом аэроплане. Писал про пустыню, про принца и про жестокую розу. Разбивался много раз, но снова и снова взмывал в небо. Небо оказалось сильнее земли, а море сильнее неба, и однажды он не вернулся из полета.

Я потянулся и сел. В ногах зашуршал журнал с кроссвордами, хотя мне казалось, что перед сном я положил его на столик. В том месте, где не смог угадать слово, было вписано «Наяды». Вот этого я тоже не помнил, как и откуда пришло решение. Хотя слово-то знакомое, вписал и вписал. Забыл и уснул. Вагон пел свою песню. По стенкам пробегали солнечные зайчики. Снаружи, насколько хватало глаз, стелилась снежная равнина. В воздухе висели миллионы крошечных алмазов. Словно Бог весь день тыкал в пространство иголкой, оставляя алмазные дыры. А вагон оказался жарко натоплен, отчего возникало ощущение уюта и непричастности к той зиме, что снаружи. Умывшись, я проверил вагон, но новых попутчиков так и не обнаружил. Что ж, это даже хорошо, что никто не пристает с глупыми расспросами или же, наоборот, с глупыми рассказами о себе и своей никчемной жизни.

Интересно, почему на ум пришло слово «никчемность»? Я тут же себя отругал. Брюзжание – не лучший путь к счастью. Плохая мысль души.

Потом мне захотелось есть. Бог с ними, с попутчиками. Схожу в вагон-ресторан, утолю голод, заодно погляжу, как обстоят дела с пассажирами в других вагонах. Почему-то многие не любят гулять по вагонам, наверное, срабатывает древний территориальный инстинкт. Где сидишь, там и сиди, и не суйся в чужие вагоны, всякому кулику своё болото, с восхвалениями в придачу, а каждому сверчку по шестку, ну, что-то такое.

Затем случилось новое открытие. За закрытой дверью виднелись сдвоенная нитка рельсов, снег, мерцание воздуха, деревья в снегу, одинаковые, похожие на костлявых санитаров в белых халатах. Странно, как это я не обратил внимания, что сажусь в последний вагон? Я пошел в другую сторону, по ходу движения поезда. Сколько бы ни оказалось вагонов, пятнадцать, двадцать, да хоть сто двадцать, главное улыбаться во все стороны. Тогда не примут за чужака и не замарают недобрыми взглядами «ходят тут всякие!».

Но прежде я высмотрел в окно совершенно фантастическую картину. Параллельно рельсам, по едва намеченной в сугробах колее, мчал о шести высоких колесах, будто толстая дворничиха в сапожищах на высокой подошве, тяжелый тягач дорожной службы, выкрашенный в желтый цвет. Он извергал клубы дыма через широкую трубу, выведенную на крышу.

Это было какое-то наваждение. Бездорожье. Поле. Смерзшиеся комья земли под слоем скрипучего снега. Быстроходный гусеничный вездеход, возможно, и мог бы в таких условиях соревноваться в скорости с поездом, но вот колесный грузовик…

Потрепанный и видавший виды «Урал», наверняка успевший в своё время отслужить в далеком армейском гарнизоне, а после списанный в народное хозяйство, огромный трехосный «Урал», дребезжащий заклепками и всем, что только может дребезжать, отчаянно воющий прожорливым двигателем и колесными своими сочленениями, он уверенно догонял поезд!

Я перевел взгляд с яростно вращающихся колес выше. И обомлел. Кабина была пуста. То есть совсем пуста. Через опущенные стекла в кабину грузовика влетал снег, вымораживая пластмассы и сталь. Ни водителя, ни пассажира. Тягач, будто почувствовав на себе чужое внимание, выпустил тучу черноты из закопченной трубы и несколько раз включил и выключил фары. А потом продавил воздух низким тягучим сигналом, будто сочетаясь темным браком с гудком локомотива. Я побежал вперед. Побежал прочь от этого сумасшествия. Потому что снег не мог врываться в кабину вот так безнаказанно. И там обязательно должен кто-то находиться. Может, водитель просто нагнулся, пытаясь поднять какой-то упавший предмет? Да-да, это самое разумное. Оно всё объясняет. Какой-то сельский лихач, решивший посоревноваться с поездом. Наверное, ему не впервой катить с ветерком по морозу. Уронил перчатку. Нагнулся за ней, ведь дорога знакома, бояться нечего, с колеёй не так-то просто распрощаться. Потому что колея – это как зимняя судьба для автомобиля. И сердце моё стучало медленней. А в следующем вагоне, когда я выглянул в окно, уже не было никакого тягача, он словно пропал. Двери купе разъезжались, будто выворачивали карманы, показывая – вот, смотрите! у нас ничего и никого нет! Позади громко лязгала собачья пасть вагонных площадок, кусая за каблуки, давая понять, что мне пора идти дальше. Но купе проводников оказалось плотно сомкнутым ртом. Никого.

Следующий вагон – плацкартный. Необыкновенно чистый, будто его только-только вымыли всякими химическими средствами, как фарфоровую тарелку. Он приятно пах лавандой, но был пуст, как кошель бродяги. Лишь с верхних полок с укоризной глядели свернутые матрацы, кажущиеся полосатыми облатками фараонов.

Третий вагон. Тут всё было сложно. Он являл полную противоположность предыдущему. Грязный, с разбегающимися по потолку мелкими рыжими тараканами, с запахом тины и застоявшегося человечьего пота, с кислым привкусом, словно тут недавно шла грандиозная вагонная пьянка, которая нет-нет, да и случается в поездах дальнего следования. В общем, здесь я не задержался, разве что опустил пару оконных рам, приглашая холод и свежесть зимы выветрить всю эту вакханалию запахов. Пусть.

Четвертый вагон. Пятый. Шестой. Нигде никого. Это начинало тревожить. За окнами мелькали поля, перемежаемые лесопосадками. Но лесопосадок становилось больше, и чувствовалось, что скоро-скоро они должны перейти в глухие лесные массивы. И это давило. На мозг, на душу, на сердце. Движения мои стали нервными, я распахивал двери, рискуя прищемить пальцы, я хлопал дверьми, будто мстил им за все странности поезда. Я чувствовал приближение отчаяния. Потому что совершенно возмутительная вещь – гонять целый состав ради одного пассажира. Но даже если так, и железнодорожные власти сошли с ума, выполняя график движения, то всё равно должен быть хотя бы один проводник или работник вагона-ресторана! Дышать стало легче, приступ вагонофобии прошел. Но после вернулся. Потому что пятнадцатый вагон, если я сосчитал верно, оказался таким же пустым. И это был не просто вагон, а вагон-ресторан. Странный ресторан, в котором ни посетителей, ни обслуживающего персонала.