Отражение тайны - Дмитрий Градинар

Кроссворды, неожиданная потеря памяти, отсутствие пассажиров и персонала, невидимка, оставляющая в пепельнице окурки, самовосполняющиеся запасы в вагоне-ресторане. К этому списку теперь добавлялся фокус с тенями.

Что вообще мы знаем о тенях? Для нас это так естественно – раз существует солнечный свет, значит, должна быть тень. Свет задерживается в нас, мы останавливаем его своим присутствием в этом мире. И то пространство, которое тоже имеет право на свет, неожиданно его лишается. Для кого-то и для чего-то мы – источник солнечного затмения. Животные, растения, камни, всё-всё обладает таким свойством. Заслонять солнце. Но теперь я видел, как тень жила сама по себе. Сиреневая, с грибообразными шляпками на крыше вагона. Она послушно бежала рядом. Вечная тень вечного полдня. И точно такая же послушная тень – по другую сторону. Когда я сделал это открытие, мне думалось, изумлению человеческому не бывает предела. Я ошибался. Потому что вечером обнаружил кое-что другое, вполне доказывающее, что прежние законы мироздания себя изжили.

Когда стало темнеть, взамен теней появились световые пятна, летящие над снегом. Прислонившись к окну, я долго глядел, как в светлом квадрате виднеется мой силуэт. А потом квадрат начал съезжать в сторону. Поезд бежал вперед, а квадрат двигался назад. Лампы в коридоре никуда, понятное дело, по потолку не переползали. А значит – что? Эх, жаль, не стояли рядом те ученые, которые утверждают, что скорость света – самая большая скорость, и обогнать свет нельзя.

Поезд обгонял свет.

Световое отражение уходило назад, к хвосту поезда, вместо него перед моим окном оказалось отражение следующего окна, того, что ближе к голове состава. Затем поезд обогнал и его, и появился следующий квадрат, а потом ещё и ещё, и так, пока не начали отражаться световые блики следующего вагона. А затем третьего, четвертого, пятого, шестого, седьмого, а потом я сбился со счета, но после вновь вернулся к нему, потому что передо мной показался вагон-ресторан, его нельзя было спутать, ведь у него отсутствовало три окна, их занимали подсобное помещение и стойка бара. А потом…

А потом я кинулся бежать, увидев, как в вагоне-ресторане, в его световых квадратах, мелькнул человеческий силуэт.

* * *

Я перемещался, не замечая, как раскачивающиеся вагоны цепляются за рукав и за брюки своими углами и выступами, хлеща по лицу свисающими, будто стяги капитуляции, простынями. Я чувствовал лишь биение сердца и слышал новый звук – какой-то шелест, словно состав продирается сквозь жёсткий кустарник, царапающий бока. Локомотив ревел от натуги, дрожь заставляла вибрировать пол. Ночь, кипевшая киноварью где-то за холмами, рухнула в смолу безвременья, воздух стал плотным, густым, в нем ощущались запахи сотен и тысяч людей, побывавших в вагонах, оставивших здесь частичку своих снов и своих историй. Мельком взглянув влево, я увидел, как мимо проплывают последние прямоугольники света, и понял, что это отражение локомотива. А потом за окнами наступила темень.

Теперь скорость была не важна, ведь впереди на рельсы ложилась сама Вечность, не имеющая ни света, ни теней, ни времени. Это и пугало и придавало сил. Бег – самый деятельный способ искать ответы. И самое верное средство совершать ошибки. Может быть, мне лучше было бы оставаться на месте? Свернуться калачиком, запахнуть веки и скулить, как забившийся в угол пёс, зализывающий раны? Вместо этого я бежал. Вагон, второй, третий, и, наконец…

Круг замкнулся. Я видел опадающий пепел. Теперь я чувствовал аромат. Тонкий, как месяц на небе, сладкий, как восточные угощения, дразнящий, как тростниковая обнаженность танцовщицы. Отчаяние. Вот что я испытал при этом. И какую-то завершенность мира.

Как мало, оказывается, нужно для жизни. Две вечные пиццы, вода, зубная паста, журнал с кроссвордами. И загадки, у которых нет решений. Жизнь имеет смысл до тех пор, пока мы пытаемся что-то понять в ней, что-то увидеть там, за краешком зримых правил мира.

Я ел пиццу, пил чай, бездумно пялился в окно. А после видел обратную метаморфозу, когда все-все вагонные отсветы возвратились на места. Что ж. Хотел бы я понять, что бывает, когда обгоняешь свет, затем время, затем и само пространство. Наверное, двери в другие измерения открываются ключом скорости, и оттуда, из достигнутых далей, взмах крыла самой быстрой птицы покажется длиною в год – или в сто тысяч лет? А может, всё как раз наоборот, и в другом измерении секунда равна тысяче, сотне тысяч земных секунд. Может, никакого иномирья не существует. Или же их бесчисленное множество. Нам не понять. Нам только кажется, что мы в состоянии познать мир.

Огни останавливались. Цепляясь огнями за снег, за верхушки деревьев, за колючую вьюгу, словно закидывая в глубины якоря, останавливался и сам поезд. Качнувшись и громыхнув буферами, вагон замер, наступила полная тишина, в которой пела метель, и шипел металл, остывая на морозе. Свет погас. Интересно, с чего бы? Тьму за окном можно было бы назвать кромешной, если бы не снег. Он создавал впечатление, будто темный воздух ожил и течет серой размытой рекой, а вагон – на дне этой реки, и нет больше ничего, потому что мир утонул.

Но затем в колышущейся кисее образовались прорехи, и где-то вдали родился новый звук. Тонкое комариное пение, обернувшееся через минуту шмелиным жужжанием. В свист и завывание поземки вплелась иная песнь. Грусть торжествующая. Именно так я чувствовал её тональность.

Нет вокзала. Нет городских или станционных огней, вагоны больше не толкают друг дружку. Почему останавливаются поезда? Почему они останавливаются вот так, в голом поле, где нет ничего, кроме сонного царства метели и одиночества?

Опустив руку в карман, я выудил зажигалку. На ней выступала маленькая кнопочка, а на донышке имелась стеклянная чешуйка. Линза фонарика. Нажав на кнопку, я направил пронзительный луч за окно и увидел…

Да, здесь не было станции, не было перрона, зато рядом, под снежным покровом, виднелись две струны. Рельсы! Другая колея! И по этим рельсам прямо сейчас должен был пройти встречный состав. Жужжание сменилось отчетливым стуком и гудком локомотива. Неведомый машинист моего поезда дал ответный гудок. Поезда будто приподнимали шляпы, вежливо делясь новостями.

Прошу вас, нет, что вы, впрочем, пожалуй, вы – вперед, я обожду, ах, спасибо… И дальше, в дробном перестукивании колес, слышались всякие паровозные сплетни, вроде того, что повороты слишком круты, склоны скользкие, перед подъемом набрать бы разгон, дизель старый, иногда хрипит, но пока терпимо, пассажиры вот всё больше предпочитают авто или самолеты, мало их, пассажиров, совсем мало. Всего один, и тот сумасшедший, всякое ему, видите ли, мерещится.

Стряхнув наваждение, я вглядывался в окно, прогоняя потусторонние диалоги. Затаив дыхание, я ждал какого-то чуда: ведь поезд, шедший навстречу, был кусочком мира, в существование которого я почти перестал верить. И вот этот миг настал. Звук, высокий и резкий, спланировав, будто авиалайнер на посадку, обернулся низким гулом и басовым дрожанием пространства, разделенными метрономом колесного стука. Он шел быстро, не замедляя ход, наверное, он тоже готовился обогнать свет из собственных окон. Но покуда этого не произошло, я видел всё, словно в замедленной киноленте.